Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Книга построена как фактографический отчет, следующий хронологическому принципу и расставляющий тематические акценты, и охватывает время от ареста в 1939‑м до освобождения из лагеря в 1945 году. Повествование ведется, с одной стороны, с позиции аукториального рассказчика, с другой – личный опыт остается прерогативой рассказчика от первого лица; встречаются и целые пассажи, выдержанные в несобственно-прямой речи; все это приемы, хорошо знакомые Марголину как автору не только диссертации по философии, но и художественных текстов. Главы этой разбитой на четыре части книги посвящены отдельным периодам жизни, событиям, людям и наблюдениям антропологического и социологического толка, а тон варьирует между увлекательно-деловитым, сатирическим и эмоциональным.

Время, предшествующее аресту, описано как некий пролог, посвященный политическим изменениям, крену общественного мнения в пользу советских «спасителей» и быстро меняющимся условиям. Это вклад в историю эпохи через призму политически нестабильных приграничных территорий, так называемых Кресов (Украина, Польша, Белоруссия), с меняющимися правительствами, насильственными переменами в жизни местного населения. Часть эта важна для общей композиции, поскольку здесь ясно показана произвольность причин ареста, определившая судьбу почти всех, кого он встретит в лагере, и то и дело возникающая в качестве мотива. (В случае Марголина это означало невозможность поставить советскую выездную визу в его польский паспорт, так как Советский Союз не признавал Польшу как государство; в связи с этим его склоняли принять советское гражданство. Подобно многим другим пострадавшим, Марголин отказался.) В Пинске, своем родном городе, он наблюдал отдельные «этапы советизации», ликвидацию целых групп населения, включая польских поселенцев (так называемых осадников; первоначально – польских колонистов, посаженных на бывшие помещичьи земли, а потом влившихся в местную среду и интегрированных): советская власть «вывезла их в условиях, равносильных вывозу евреев органами гестапо».

Из уст в уста передавали про неотопленные вагоны, два дня стоявшие на станции, про трупы замерзших детей, которые матери выбрасывали через окошки замкнутых вагонов. Ужас, который вызвало это преступление в гитлеровском стиле, был общим (М II).

Принудительную высылку всего еврейского населения, разрушение его культурных институций, запрет иврита, разгром политических организаций, арест сионистов он называет «кастраци[ей] живого культурного организма» (М II).

Пограничная область стала ареной идеологических сдвигов, вызванных соприкосновением с новой властью. Предложенная Марголину на время ожидания выездной визы работа в монастырской библиотеке с «одн[им] из самых редких книгохранилищ в Западной Белоруссии» дает ему повод рассказать о еврейской культурной истории Пинска и о границе между ней и монастырской культурой города. Его описание книжного фонда показывает, что этот контакт с «культурой»: произведениями схоластики, античной философии, греческими классиками в латинских переводах, «действительны[ми] сокровища[ми]: incunabula, первопечатны[ми] книг[ам]и», латинским требником 1493 года, но также и трудами Маркса и Энгельса, детективными повестями и сочинениями Джека Лондона, антисемитской литературой, антисоветскими памфлетами (М II) – стал последним контактом с миром культуры как таковой.

Он описывает свое последнее пребывание в Пинске (живет он у матери), где слушает по радио новости из Палестины, куда хочет вернуться. Его мать, сообщает он ближе к концу книги, незадолго до окончания войны застрелил эсэсовец.

Выработанное, как он вспоминает, в лагере умение выступать наблюдателем по отношению к людям и их жизненным историям применимо уже к описанию пинских евреев, работающих в библиотеке вместе с ним. «Пусть эти слова будут последним воспоминанием о людях, которые были мне дороги и память о которых должна быть свята читателю не ради их заслуг (у них не было заслуг), а потому что они просто составляют шесть миллионов европейских евреев, погибших бесследно», – речь здесь о следе, который он хочет оставить за них, и то же самое верно в случае с теми, кого он повстречал в лагере и кому посвящает описания. Делаемый им акцент на памяти чрезвычайно отчетлив, причем в фокусе изображения находится судьба евреев.