Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Допрос, вымогание признания, приговор и высылка кажутся Маргарите Бубер-Нойман лишенными всякой логики до тех пор, пока она не приходит к убеждению, что принудительный труд служит экономическим целям, которых сама она, конечно, не разделяет. Ее цель – выжить. Ее определяют в группу заключенных, которым поручены полевые работы: прополка подсолнухового поля, где выращивают молодые растения, на палящей жаре. Затем следуют такие работы, как очистка зерна, борьба с болезнью животных (бруцеллезом), а потом перетаскивание мешков с зерном (каждый мешок весил центнер, пишет она). Помимо поражений, таких как попадание в «штрафной блок» (концлагерное понятие, которое она применяет к ГУЛАГу; имеется в виду ужесточение трудовых требований, грозившее полным изнеможением, почти смертью), она рассказывает, используя напряженные моменты, и об удачах, позволяющих перевести дух. Таково, например, недолгое общение с молодым солагерником, чья болезнь давала ему некоторые льготы по части питания, на полевых работах в Казахстане. Эта связь, чей любовный характер она подчеркивает, спасла ее от голода и депрессии. Она все время встречает людей, которые несмотря ни на что помогают ей, будь то просто приветливость и симпатия или же материальная поддержка – например, в виде еды. Помогает другим и она. Предположение Тодорова о возможности выживания благодаря взаимной «заботе» подкрепляется сообщениями Бубер-Нойман. Но и здесь выживание имело немало общего с категорией придурков, когда благодаря ловкости и удаче удавалось получить работу в овощной кладовой, где воровство ради утоления голода не просто было возможным, а прямо-таки напрашивалось само собой.

Реконструкция допросов в советской тюрьме Бутырке сопоставима по точности с текстом Штайнера и совпадает с ним едва ли не дословно: Бубер-Нойман описывает, как ее грубо уводят на допрос, вспоминает помещение, где он велся, действующих лиц, внешность и поведение следователя, угрожающую атмосферу и свой возмущенный отказ подписывать протокол, где она обвинялась в принадлежности к контрреволюционной организации и агитации против советского государства. За это «преступление» ее приговаривают к пяти годам лагерей. В ее случае признанной коммунистки и жены известного немецкого коммуниста[531], который вел политическую деятельность в Советском Союзе, пункт обвинения, объявлявший ее контрреволюционеркой, имел особые последствия и сопровождал ее в заключении подобно клейму. Даже в концлагере Равенсбрюк ей пришлось, как предполагаемой троцкистке, оправдываться перед заключенными немецкими коммунистками.

Начинается приключение, от которого не убежать: ее и других арестантов обоего пола везут в неизвестность на товарных поездах. Обстановка как бы предвосхищает будущие лагерные условия, демонстрируя полную утрату цивилизации (антисанитария, нары), сокращение пайка, беззащитность перед депортируемыми вместе с ней уголовниками. Как и во всех рассказах о высылке, в центре внимания находятся обстоятельства, предшествующие прибытию на место назначения, в данном случае в казахскую степь: как люди размещаются в слишком тесном купе товарного поезда, как утоляют жгучую жажду, что становится насущной проблемой из‑за единственного вида пищи – соленой рыбы, которую просто бросают в вагоны, не предлагая воды. Солженицын и Штайнер тоже описывают это кормление соленой рыбой в ссыльном поезде. Дезориентация, упоминаемая и во многих других отчетах, приводит к мучительным догадкам, заставляя строить предположения об удалении от Москвы и приходить к выводу, что везут их в Сибирь. Наконец, поезд, на котором высылают Бубер-Нойман вместе с товарищами по несчастью, прибывает в Казахстан, причем в такой район, который вообще не подготовлен к нахождению арестантов ввиду отсутствия «инфраструктуры». Утрата всех удобств переживается как покинутость старым миром.

Бубер-Нойман получает временную конторскую работу в деревянном сарайчике, где она работает вместе с дружелюбными заключенными, говорящими по-немецки, что позволяет ей легче переносить землянку, вонь, выгребную яму, вид прилюдно испражняющихся арестантов. Столкновения с уголовниками избежать не удается. Уже во время перевозки ее обирают до нитки.

Общаясь с другими заключенными из разной среды с собственными жизненными историями и мытарствами, она вырабатывает искусство создания портрета между эмпатией и дистанцией, затрагивающее как внешность ее объектов, так и их поведение. В Казахстане у нее на удивление много контактов с разными человеческими типажами; на первый план выходят описания отдельных женщин, включая как уголовниц, которые в полуголом виде предаются пьянству и азартным играм, так и отдельных талантливых личностей, которые либо облегчают будни необычайно остроумными комментариями, либо обладают каким-нибудь талантом: танцуют, поют, декламируют. Вместе с тем присутствуют и образы людей потерянных, опустивших руки, причем она не называет их ни «доходягами», ни «мусульманами».