Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Поскольку из присужденного пятилетнего срока она провела в ГУЛАГе только два года, многие превратности длительного заключения и последующей ссылки в ее тексте не упоминаются. Зато она может предпринять попытку сравнения двух лагерных систем при помощи отчета о концлагере Равенсбрюк, куда ее отправляют в 1940 году (в рамках соглашения о немецких коммунистах между Советским Союзом и национал-социалистическим режимом). Выдворению в Германию предшествовало временное пребывание в знакомой ей по первому аресту Бутырской тюрьме, где ее и других заключенных превосходно кормят, размещают в «комфортабельных» камерах с кроватями и снабжают новой одеждой, чтобы привести в презентабельный вид перед выдачей. Она сочувственно вспоминает знакомство с брехтовской актрисой Каролой Неер, в 1920‑е заметно повлиявшей на стиль советского театрального искусства; в 1936 году она была арестована, и на момент их встречи дальнейшая ее участь оставалась неясной. Бубер-Нойман была очарована ее красотой. Работая над своими записками, она не могла знать, что Карола Неер умерла от тифа в тюрьме Соль-Илецка под Оренбургом в 1942 году[532].

Все описываемые Бубер-Нойман события тесно связаны с другими людьми, которые появляются, разделяют ту же участь, исчезают, с которыми она вместе работает, ест, голодает, которые вынуждены терпеть антисанитарию, нашествия блох, вшей, клопов. Многих из тех, с кем ее объединяет такая общность, она называет по именам. Реконструируя целые диалоги, она пытается передать темперамент и мнения других заключенных. Равенсбрюкские уголовницы в ее воспоминаниях бранятся, ведут себя непристойно или просто нагло; их язык она имитирует при помощи берлинского диалекта. Иное дело – контакты с теми, кому она могла поведать о своей жизни в Советской России. Одним таким человеком была Милена Есенская:

Поскольку Милена была писательницей, мой рассказ о сибирских впечатлениях подтолкнул ее к решению написать, если мы выживем и вновь увидим свободу, книгу. Ее воображению рисовалась вещь о концентрационных лагерях обеих диктатур, с перекличками, марширующими колоннами в арестантской одежде и низведением миллионов людей до уровня рабов: в одной диктатуре – во имя социализма, в другой – ради блага и процветания господ (BN 216).

Освободившись из лагеря, Бубер-Нойман напишет книгу о погибшей в Равенсбрюке подруге[533].

Еще одна слушательница – французский этнолог Жермена Тильон, в 1943 году депортированная в Равенсбрюк за участие в Сопротивлении; о существовании в Советском Союзе исправительно-трудовых лагерей она узнает от Бубер-Нойман[534]. Быть может, это знание среди прочего способствовало тому, что впоследствии она совместно с Давидом Руссе основала Commission internationale contre le régime concentrationnaire, которая занималась разоблачением преступлений обеих репрессивных систем.

Общаться с коммунистками Бубер-Нойман было, напротив, трудно: с одной стороны, они отвергали ее за троцкизм и полагали ее арест в Советском Союзе оправданным, с другой – считали исправительно-трудовые лагеря ее выдумкой. Многие разговоры оборачивались идеологическими спорами; между возвращенными на родину из ГУЛАГа и теми, кто защищал свои коммунистические идеалы, понимания быть не могло, – что in nuce соответствовало идеологическим разногласиям в Западной Европе.

Наблюдения за другими заключенными подтолкнули ее к фундаментальным размышлениям об арестантском состоянии, о самоощущении узников, об изменении их морального настроя, которыми она пытается поделиться с читателями: