Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Гарантированная перспективой от первого лица документальность записок Штайнера связана с этосом сообразности и соответствующей стилистикой. Сборник рассказов Киша – художественный текст, перерабатывающий документальный материал Штайнера с использованием приемов, обеспечивающих мощную апеллирующую функцию. Как показывает история рецепции штайнеровского отчета о ГУЛАГе, такой силы воздействия он достигает как раз при помощи стилистической сдержанности в сочетании со скрупулезной точностью описания. Киш, стремясь соответствовать своей концепции «по-этики»[541], сосредоточенной на оптимальном соотношении реального и его обработки, старается избегать пафоса, например посредством иронического дистанцирования от изображаемого, отказа от доступности повествования, а также при помощи приемов литоты, эллипсиса или «недостаточной репрезентации». Штайнеровская точная реконструкция суда, допросов, попыток вырвать ложное признание, описания принудительного труда с использованием самых примитивных инструментов при температуре минус пятьдесят, холода, нар, бараков, тяжелых болезней, санчасти, врачей, охраны, доносчиков, политзаключенных и уголовников шокировали. Его отказ от проявления сильных чувств, описание невообразимых для читателя страданий, унижений, пыток в среднем стилистическом регистре (даже о собственном физическом и психическом опыте он говорит сдержанно) производили на читателей неизгладимое впечатление. Примером может послужить американская рецепция. Она затрагивала как содержание, так и способ изложения, причем подчеркивались «поразительная точность» и «намеренно сдержанная манера описания жизни в ГУЛАГе». Далее говорится:

Этот обжигающий дневник, написанный со спокойной смелостью и в непринужденном стиле, – один из самых полных и самых шокирующих отчетов о советской тюремно-лагерной системе. В традиции таких писателей, как Александр Солженицын с его «Архипелагом ГУЛАГ» и Варлам Шаламов с его «Колымскими рассказами», Карло Штайнер пишет хронику своего двадцатилетнего заключения в сибирском трудовом лагере. Завораживающе подробно описывает Штайнер свои злоключения от ареста и допросов до интернирования в трудовой лагерь[542].

Слово «обжигающий» (searing) напоминает об аристотелевском ekplexis – смятении, ошеломлении. «Шокирующие» (shocking) и «завораживающе» (haunting) опять-таки принадлежат к контексту «аффективной» рецепции. Решающую роль играет тот факт, что аффекты возникают благодаря передаваемому свидетельству очевидца, авторитету вызывающего доверие писателя, этосу убеждения. В «Гробнице» Киш отталкивается от определенных сюжетных элементов и групп персонажей штайнеровского текста, причем интересуют его не столько репортажи о лагерной рутине, сколько обрисованные в них события, такие как убийство, самоубийство, пытки и выбивание ложных признаний. Он подчеркивает важность этого сибирского отчета и один из рассказов посвящает автору – Штайнеру.

Ставку он, впрочем, делает на взаимодействие фальшивых и подлинных документов, играя на неоднозначности их статуса. В трактате о форме и художественных приемах под названием «Урок анатомии» (1978) говорится: «Литературные факты подкрепляются „историческим“ материалом, исторические – литературным»[543]. В сборнике поэтологических эссе Homo poeticus эта оппозиция исторического/литературного возобновляется и дополнительно заостряется в оппозиции подлинного/фальшивого:

Отличать фальшивое от подлинного, подлинный документ от изготовленного по его образцу фальшивого – здесь это все несущественно; главное – добиться убедительности, создать иллюзию правдивости[544].

Если между двумя единицами информации возникают «пробелы», следует заполнить их «прочной материей фантазии, материей, которая по убедительности равносильна документу»[545]. Согласно этой поэтике, фиктивный и аутентичный документы принадлежат к одному семантическому полю, причем вымышленное своей «большей аутентичностью» может даже превосходить подлинное. Эти аподиктические высказывания придают приверженности вымыслу значительный вес. Так же важно формулируемое Кишем в Homo poeticus понимание формы; здесь он говорит о