Лакомый кусочек

Она с невольной тревогой смотрела, как он поднял горячий утюг. На сей раз его движения приковали к себе все ее внимание: утюг, как опасная длань, медленно двигался взад-вперед почти по ее телу, ведь эта ткань только что плотно прилегала к ее коже. «Если он ее сожжет, – подумала она, – я же могу надеть что-то вместо нее, выбрав из кучи выглаженной им одежды».

– Ну вот, – сказал он, – готово!

Он снова вынул вилку утюга из розетки и повесил блузку на край гладильной доски. Словно забыл, что ей надо одеться. А потом неожиданно подошел к кровати, заполз на нее, вытянулся на спине с закрытыми глазами и заложил руки за затылок.

– Боже ты мой! Чем приходится себя отвлекать. Как дальше жить? Это как с аспирантскими работами: пишешь-пишешь, а никому это на фиг не нужно. Просто получаешь за нее оценку и выбрасываешь в мусорную корзинку, и тебе известно, что после тебя какой-нибудь бедолага опять будет писать такую же белиберду. Это такой же потогонный конвейер, как и глажка, гладишь одежду, потом носишь ее, она загрязняется и снова мнется…

– Но ты же ее снова можешь выгладить, – попыталась утешить его Мэриен. – Если бы одежда не мялась, тебе нечего было бы гладить.

– Может, я бы занялся чем-то более продуктивным. – Он все еще лежал с закрытыми глазами. – Производство-потребление. И задаешься вопросом: а не сводится ли это все просто к превращению одного вида барахла в другой вид барахла. Человеческий разум стал последним объектом коммерциализации, но им удалось сделать из него великолепный товар: какая разница между библиотечным фондом и кладбищем автомобилей? Но самое тревожное то, что это никогда не кончается, ты не в состоянии что-либо завершить. У меня есть план, как сделать листву на деревьях вечной: какой смысл листьям каждый год отрастать заново, а? Да и если подумать, то им вовсе не надо быть зелеными, я бы сделал их все белыми. Черные стволы, белая листва. Я всегда жду не дождусь, когда пойдет снег, в этом городе летом слишком много зелени, от нее продыху нет, а потом листва опадает и лежит в сточных канавах. Знаешь, что мне нравится в моем родном городе, – а это шахтерский городок, там мало что есть, – то, что там очень мало зелени. Многим это не понравилось бы. Там сплошь литейные заводы, высоченные трубы дымят прямо в небо, по ночам дым становится красноватым, и химические испарения выжгли все деревья в радиусе многих миль, там сплошная безжизненная земля, ничего, кроме голых камней, на них даже трава не растет, и вокруг горы отвальной породы, и там, где во впадинах скапливается вода, она желто-коричневая от химических выбросов. Там ничего не растет, даже если что-то выращивать. Я любил уходить за город, присаживался на камни, примерно вот в такое же время, и ждал первого снега…

Мэриен сидела на краешке кровати, чуть подавшись к его лицу, но едва вслушиваясь в его монотонно звучащий голос. Она изучала конфигурацию его черепа под тонкой кожей и удивлялась, что в таком тощем теле теплится какая-то жизнь. Ей уже не хотелось дотронуться до него, она даже чувствовала легкое отвращение, глядя на его глубоко запавшие глаза, угловатую линию нижней челюсти, которая двигалась в такт его речи.

Вдруг он раскрыл глаза и с минуту смотрел на нее неотрывно, словно забыл, кто она такая и как оказалась в его спальне.

– Эй, – произнес он изменившимся тоном, – а в этом ты немного смахиваешь на меня! – Протянув руку, он схватил ее за плечо и притянул к себе. Она не сопротивлялась.

Резкая смена интонации – куда подевался его ровный гипнотический голос? – и внезапное осознание, что он наделен крепкой плотью, таким же телом, как у других нормальных людей, поначалу ее испугало. Она ощутила, как рефлекторно протестуя, напряглось ее собственное тело и попыталось отпрянуть, но он уже обнимал ее обеими руками. Он оказался сильнее, чем она думала. Она не понимала, что происходит: где-то в дальнем уголке ее сознания шевельнулось подозрение, что на самом деле он ласкает свой халат, а она просто случайно оказалась внутри.

Мэриен отстранила голову и внимательно посмотрела на него. Его глаза были закрыты. Она поцеловала его в кончик носа.

– Думаю, я должна тебе кое-что сказать, – тихо произнесла она. – Я помолвлена.

В этот момент она не смогла бы в точности вспомнить, как выглядит Питер, но его имя, врезавшееся в память, укоризненно напомнило о себе.

Его темные глаза раскрылись и спокойно смотрели на нее.

– Но это твои трудности, – равнодушно заметил он. – Это все равно, как если бы я сообщил тебе, что получил «отлично» за работу о порнографии у прерафаэлитов – это интересно, но разве это имеет какое-то отношение к чему-нибудь? А?

– Имеет, – ответила она. Ситуация стремительно становилась моральной дилеммой. – Видишь ли, я собираюсь замуж. И мне здесь быть не следует.