Лантерн. Русские сны и французские тайны тихой деревни

Самым известным и одним из самых чудовищных событий религиозных войн во Франции стала Варфоломеевская ночь с 23 на 24 августа 1572 года, которая последовала за свадьбой протестанта Генриха Наваррского из династии Бурбонов и Маргариты Валуа, сестры короля Франции Карла Девятого. В кровавой резне был уничтожен практически весь цвет гугенотской аристократии, прибывшей в Париж на церемонию бракосочетания, в том числе тогдашний лидер французских протестантов адмирал Колиньи. Жизнь Генриха Наваррского была спасена лишь благодаря его высокому происхождению и своевременному переходу в католичество, от которого он, впрочем, через несколько лет благополучно отрекся. Надо заметить, что за свою жизнь Генрих Наваррский переходил из одной веры в другую шесть раз.

Династический брак между принцем-гугенотом и французской принцессой-католичкой, призванный погасить религиозную вражду, в очередной раз расколол страну надвое. Массовые убийства протестантов охватили Францию. С этих событий началась Четвертая религиозная война, которая закончилась подписанием в 1573 году компромиссного королевского эдикта. В соответствии с ним, гугенотам разрешалось проводить протестантские богослужения в крепостях Ла-Рошель, Монтобан и Ним. Однако до реального равновесия в стране было далеко.

Только через двадцать шесть лет после Ночи Святого Варфоломея Генрих Наваррский, в то время уже король Франции Генрих Четвертый, подписанием Нантского эдикта положил конец последней, восьмой по счету, религиозной войне. Через некоторое время после смерти Генриха гонения на протестантов в стране возобновились, но уже не были настолько кровавыми.

Дед увлекся и совершенно забыл о своей роли примерного слуги. Проходящая мимо крестьянка с удивлением уставилась на старого оборванца и богато одетого господина, которые на равных разговаривали посреди улицы.

– Потише, Эдвард, пожалуйста! – прорычал Никита, делая грозное лицо.

Дед вновь униженно сгорбился и уткнулся взглядом в свои уродливые башмаки. Стало заметно, как отчаянно он продрог: старик шмыгал носом и трясся на холодном ветру.

Никита спросил, не выходя из образа:

– Откуда ты все это знаешь? Рассказываешь как по писаному. Будто и правда всю жизнь живешь в Лантерн.

– Не помню. Возможно, что-то прочитал в библиотеке мэрии, я, знаешь ли, интересовался историей деревни. Возможно, что-то услышал здесь. Теперь уже не разберешь, все перемешалось в голове. Ты вспомни, как сам распинался перед герцогом Ланкастерским и его дружками про Столетнюю войну – откуда все это взялось тогда?!

Никита отлично помнил свое дерзкое выступление за свободу юго-запада Франции от английской оккупации. Неизвестные ему самому до той поры факты лились из него рекой. Причем помимо его воли и вопреки чувству самосохранения. Как будто, оказавшись в роли какого-то реального человека, Никита получал и часть его воспоминаний и даже перенимал некоторые черты характера.

Долго размышлять над этим поразительным феноменом ему не пришлось. В воротах зерновой лавки вновь появился Арно Лакомб.

Торопливым шагом он направился к Никите.

– Господин Д’Обинье, государь прибыл. Он уже в доме и спрашивает вас, – вполголоса произнес он, подойдя поближе и поклонившись.

– Приехал?! Как я мог его пропустить? Я ведь никуда не уходил с этого места! – Властные манеры Агриппы все больше влияли на поведение Никиты.

Лакомб взглянул на него с плохо скрываемым удивлением.