Лантерн. Русские сны и французские тайны тихой деревни

Никита разделял отцовские восторги, нисколько не кривя душой. Генриетта и правда была прелестна. Так могла бы выглядеть в детстве Изабель – тот же разрез карих глаз, те же пухлые губы и кудрявые темные волосы. Вслух, однако, он сравнил девочку совсем с другой женщиной:

– Да, государь, она настоящая красавица. И вы совершенно правы, она поразительно похожа на Марию. Надеюсь, Господь уготовил девочке более счастливую судьбу, чем та, что выпала на долю ее матери.

Видимо, Д’Обинье знал какую-то печальную историю, которая связывала Генриха с матерью Генриетты. Никакой ясности на этот счет в голове Никиты пока не было. Слова слетали с его языка сами собой, не спрашивая позволения.

Анна, дождавшись паузы в их разговоре, снова поклонилась и тихо спросила:

– Государь, прошу вас, не сочтите за дерзость! Вы проделали немалый путь из Монтобана, наверное, устали с дороги и проголодались. Могу ли я осмелиться предложить вам наши скромные кушанья и вино?

– Почему бы и нет. А, Агриппа?! Пожалуй, я и в самом деле не прочь перекусить!

Генрих благосклонно взглянул на женщину.

– Неси свои кушанья, Анна. Мы с Д’Обинье будем трапезничать здесь, наверху, а остальным накройте на кухне.

– Как прикажете, государь, – присела Анна. – Мы приготовим для вас стол в соседней комнате. Там вам будет удобнее.

Подобрав юбку, Анна быстрым семенящим шагом направилась к двери, в проеме которой торчала нескладная фигура Эдварда. Она быстро дала ему какие-то указания, и старик устремился вниз по лестнице, рискуя по дороге свернуть шею.

Вслед за хозяйкой Никита и Генрих с девочкой на руках перешли в соседнюю комнату. Она была проходная, без окон, но с небольшими отверстиями под потолком и предназначалась, видимо, для приема гостей. Вторая дверь в дальнем ее конце вела в другие покои. Генрих, а за ним и Никита сняли шпаги, сложили их в углу, а сами уселись на покрытых тюфяками широких скамьях. В камине полыхали дрова, но в помещении все равно было довольно зябко.

В доме поднялся переполох. Откуда ни возьмись набежали слуги, которые притащили в обеденный зал деревянные козлы и доски, мгновенно соорудили из них стол и постелили на него полотняную скатерть. Следом появились горшки и блюда с едой, кувшины с вином, кубки, тарелки, ножи и ложки. Эдвард суетился вместе со всеми. Кроме старика Никита увидел еще одно знакомое лицо – это был плечистый парень из амбара, который теперь таскал тяжести из кухни вверх по крутой лестнице.

Накрыв на стол, прислуга сгрудилась кучкой в дверях, но Анна жестом велела им выйти вон. Всем, кроме Деда, который на правах доверенного человека остался прислуживать у стола.

По примеру короля, Никита большим ножом резал жестковатое мясо, руками ломал пресный хлеб и запивал это все молодым вином, от которого быстро начал хмелеть. «Парадный стол все так же сооружают из плохо струганных досок, – думал он, с сочувствием поглядывая на усталого Эдварда. – Пока недалеко ушли от средневековых феодалов в искусстве сервировки. А я сегодня, пожалуй, напьюсь во сне и наконец-то узнаю, что бывает при этом наутро».

Генриетта по-прежнему сидела на коленях у Наваррца и таскала маленькие кусочки мяса из его тарелки. Затем она принялась играть большой круглой ложкой, представляя ее лодкой, а поверхность скатерти рекой. В лодке появились пассажиры – маленькие фигурки, которые она лепила из хлебного мякиша. Поскольку никто ее не останавливал, Генриетта совершенно увлеклась и, казалось, забыла об особом госте. Да и сам Генрих, хоть и придерживал девочку одной рукой, думал уже не о ней.

– Ты, Агриппа, знаешь мой принцип: обладать лишь одной женщиной – все равно что впадать в целомудрие. Однако среди множества женщин, которых я знал, было очень мало тех, кто для меня действительно что-то значил. Вот Мария, мать Генриетты, значила для меня очень много. Я любил ее, хотя оставался с ней совсем недолго.

Никита против своей воли покачал головой – это было, скорее, неодобрение Агриппы, чем его собственное.

Генрих отмахнулся:

– Ладно, я знаю, что ты осуждаешь меня за любовные похождения. Но ведь и ты был влюблен когда-то. Я даже помню кое-что из тех времен.

И Наваррец заунывно продекламировал, размахивая в такт острым ножом:

Хочу я умереть в объятиях Дианы,

Чтоб в сердце у нее, от горя бездыханной,

Воспоминания воздвигли мавзолей.

Генрих рассмеялся. По-дружески и совсем необидно. Однако Никита почувствовал неожиданную неловкость. Мужественный полководец и королевский советник Агриппа Д’Обинье был к тому же знаменитым поэтом своего времени. В этой роли Никите оказалось некомфортно, сам он никогда не испытывал тяги к стихосложению.

Тем не менее он ответил Генриху стихами. По всей видимости, тоже своими, то есть стихами Агриппы:

Я вижу: вам для развлеченья

Была нужна моя любовь.

Мои жестокие мученья

Вы смаковали вновь и вновь.

Вас разлюбить решил я, знайте,

Решил избавиться от мук.

Ну что же, на себя пеняйте:

Ведь это – дело ваших рук!