Читаем Лара полностью

Бледнеют губы, а лицо горит.

Сверкнув на лбу росою ледяной,

Боль сердца щёки обожгла волной.

И тяжкая тоска сдавила грудь,

И от мельканья мыслей не вздохнуть.

Бывает мысль, которую вполне

Осуществляем мы лишь в полусне.

Что б ни подумал паж, но губы сжав,

Он весь дрожал: он наблюдал, как граф

Спокойно Эзелина миновал,

С улыбкой покидая смолкший зал.

И содрогнулся Калед, сам не свой:

Немало он прочёл в улыбке той.

И верно память отыскала в ней

То, что осталось тайной для гостей.

Дверь отворилась, выпустив двоих,

И зал, казалось, опустел без них.

Так ссорой были все потрясены,

Так взоры были все устремлены

На Лару, что лишь дверь он распахнул,

И ветер в свете факелов качнул

Двойную тень - всем стало вдруг легко,

Как будто бы отпрянул далеко

Кошмарный сон, в котором правды нет...

Но явь была ужаснее, чем бред.

Они ушли. Остался Эзелин.

Он мрачно у стены стоял один,

А через час и он ушёл домой,

Хозяину в дверях махнув рукой.

<p>29.</p>

Пир отшумел. Все, встав из-за стола,

Расходятся. И полночь повела

Толпу гостей усталых на покой.

Сон овладел весельем и тоской.

Так человек, борьбою утомлён,

С блаженством уплывает в долгий сон,

Где меркнет и надежд неверный свет,

И пыл тщеславия, и злобный бред:

Крылом забвенья жизнь осенена,

Как будто заглянула в гроб она.

И если не гробницей - как назвать

Ночной приют, спокойную кровать,

Где добродетель и порок равны

И в сон беспомощный погружены?

Всё радо бессознательно вздохнуть:

Ведь утром вновь страх смерти сдавит грудь,

Пусть каждый день и труден, и суров,

Страшит людей последний сон без снов.

<p>Песнь вторая </p><p>1.</p>

Вокруг вершин клубится пар ночной,

Разбужен мир сверкающей зарёй,

Стремится новый день к ушедшим дням,

И наш последний день всё ближе к нам,

Но мир, как в первый день творенья свеж,

Ничто ему последний наш рубеж.

И равнодушно круг свершают свой

Жизнь на земле и солнце над землёй.

Слепит великолепие лучей,

Звенит в цветах долин шальной ручей...

Бессмертный человек! На мир земной

Смотри восторженно, кричи "он мой!"

Гляди, пока глаза твои глядят:

Настанет день - и пусть себе стоят

Надгробия любые над тобой -

Земля и небо ни одной слезой

Не оросят твой бессловесный прах,

И даже лист не упадёт в лесах,

И ветер вздохом не почтит твой гроб,

И даже тучка не нахмурит лоб,

Лишь тварь ползучая, справляя пир,

Тобой удобрит плодородный мир.

<p>2.</p>

Вот утро. Полдень. И собрались в зал

Все те, кого граф Ото приглашал.

Час наступивший должен разрешить:

Жить чести графа Лары, иль не жить.

Пусть Эзелин расскажет всё, как есть,

Ведь Ото за его ручался честь,

Ведь Лару он заставил слово дать,

Перед людьми и Богом здесь предстать -

Так где ж он? Пусть придёт и обвинит!

Не слишком ли он долго нынче спит?

<p>3.</p>

Давно за полдень. Эзелин нейдёт.

С холодной сдержанностью Лара ждёт.

Давно за полдень. Шум в толпе гостей:

Где ж Эзелин? И Ото всё мрачней:

"Он друг мой, я не сомневаюсь в нём,

И если жив - то он придёт в мой дом.

Всегда к его услугам замок мой,

Но нынче он ночует за рекой,

Не потому что он презрел мой кров,

А потому что должен быть готов

К сегодняшнему дню, чтоб доказать,

Что он не лжёт, и кое-что узнать...

Поверь словам моим, а если нет -

Я за него готов держать ответ!"

"Я здесь - ответил Лара - для того,

Чтоб выслушать сегодня от него

Тот злобный вздор, что повторяет он,

Всё, чем вчера я был бы оскорблён,

Когда б не посчитал, что он маньяк,

Или бесчестный и трусливый враг.

Кто он - не знаю. Допустить готов,

Что знал меня он там... но хватит слов:

Зови-ка болтуна, а если нет -

Своим мечом дай за него ответ".

За меч схватился Ото, покраснев,

Швырнул перчатку, сдерживая гнев:

"Что ж, я согласен, принимаю бой,

За Эзелина меч ответит мой".

Не изменясь в лице, хоть в этот раз

Быть может, он встречал свой смертный час,

Рукой, привычной, видимо, к боям,

Небрежным жестом, холодно упрям,

В одних глазах собрав весь гневный пыл,

Свой меч суровый Лара обнажил.

Их окружила рыцарей толпа -

Напрасно: в гневе ненависть слепа!

И Ото сыплет бранью, эту речь

Меч может оправдать и только меч.

<p>4.</p>

Был краток бой: граф Ото, сам не свой,

На меч нарвался в ярости слепой.

Едва заметный выпад. Резкий стон -

И Ото наземь падает, сражён.

"Проси пощады". Раненый молчит.

Теперь не встать ему с кровавых плит:

Над ним, как демон мрака, в тот же миг

Склонился Лара, исступлённо дик.

И меч его сверкнул над головой

Грозней, чем перед схваткой роковой:

Тогда рассудок им руководил,

Теперь о сдержанности он забыл.

Напрасно гости удержать его

Пытались: граф не видел ничего,

И в ярости на тех он налетел,

Кто за руку схватить его хотел...

И вдруг - внезапно гнев его иссяк,

На раненого посмотрел он так,

Как будто руку проклинал свою,

За то, что не убил врага в бою,

Как будто разглядеть хотел ответ:

Смертельна эта рана или нет.

<p>5.</p>

В опочивальню Ото унесён.

Явился врач, распорядился он -

И в замке воцарилась тишина.

Шептались гости в зале у окна.

А тот, кто был причиною всего,

Уже коня седлает своего,

И молча, недовольный сам собой,

Не оглянувшись, едет он домой.

<p>6.</p>

Но где ж тот метеор, тот гость ночной,

Что угрожал неведомой бедой?

Где Эзелин? Мелькнул он без следа...

Зачем пришёл он и ушёл куда?

Задолго до рассвета он исчез.

Тропа, что пролегает через лес,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия
Полет Жирафа
Полет Жирафа

Феликс Кривин — давно признанный мастер сатирической миниатюры. Настолько признанный, что в современной «Антологии Сатиры и Юмора России XX века» ему отведён 18-й том (Москва, 2005). Почему не первый (или хотя бы третий!) — проблема хронологии. (Не подумайте невзначай, что помешала злосчастная пятая графа в анкете!).Наш человек пробился даже в Москве. Даже при том, что сатириков не любят повсеместно. Даже таких гуманных, как наш. Даже на расстоянии. А живёт он от Москвы далековато — в Израиле, но издавать свои книги предпочитает на исторической родине — в Ужгороде, где у него репутация сатирика № 1.На берегу Ужа (речка) он произрастал как юморист, оттачивая своё мастерство, позаимствованное у древнего Эзопа-баснописца. Отсюда по редакциям журналов и газет бывшего Советского Союза пулял свои сатиры — короткие и ещё короче, в стихах и прозе, юморные и саркастические, слегка грустные и смешные до слёз — но всегда мудрые и поучительные. Здесь к нему пришла заслуженная слава и всесоюзная популярность. И не только! Его читали на польском, словацком, хорватском, венгерском, немецком, английском, болгарском, финском, эстонском, латышском, армянском, испанском, чешском языках. А ещё на иврите, хинди, пенджаби, на тамильском и даже на экзотическом эсперанто! И это тот случай, когда славы было так много, что она, словно дрожжевое тесто, покинула пределы кабинета автора по улице Льва Толстого и заполонила собою весь Ужгород, наградив его репутацией одного из форпостов юмора.

Феликс Давидович Кривин

Поэзия / Проза / Юмор / Юмористическая проза / Современная проза