Ларк-Райз

Хотя миссис Арлесс уже стала бабушкой, она до сих пор примерно каждые полтора года производила на свет ребенка, что считалось в деревне дурным тоном, ибо поговорка гласила: «Когда начинают молодые, старым пора заканчивать». Однако миссис Арлесс не признавала никаких правил, кроме законов природы. Она радовалась каждому новорожденному, нежно заботилась о нем, пока он был беспомощен, выводила его на улицу гулять, как только он выучивался ходить, в три года отправляла в школу, а в десять-одиннадцать лет – на работу. Некоторые из ее дочерей вышли замуж в семнадцать лет, а сыновья женились в девятнадцать-двадцать.

Денежный вопрос миссис Арлесс не беспокоил. Ее муж и сыновья по пятницам раздавали с получки долги, а дочери, находившиеся в услужении, отправляли домой по меньшей мере половину своего жалованья. Сегодня она жарила на ужин бифштекс с луком, и вся деревня пускала слюнки; в другой раз у нее на столе не было ничего, кроме хлеба и сала. Когда у нее водились деньжата, она их тратила, а нет – брала продукты в долг или обходилась без них.

– Я всегда выйду сухой из воды, – утверждала Кэролайн. – Раньше выкручивалась и потом выкручусь, что толку беспокоиться.

И ей действительно удавалось выкручиваться, а в кармане у нее всегда позвякивало несколько медяков, хотя и было известно, что она по уши в долгах. Когда миссис Арлесс получала от одной из дочерей почтовый перевод, то, вскрывая письмо, говорила тому, кто случайно оказывался рядом:

– И не подумаю пускать эти деньги на уплату долгов.

Разумное расходование средств, в ее представлении, заключалась в том, чтобы позвать нескольких соседок-единомышленниц, усадить их перед пылающим камином и послать одного из своих малышей в трактир с пивным бидоном. Никто из ее гостий не напивался и даже не бывал навеселе, потому что каждой доставалось не так уж много, даже когда бидон отправляли в трактир во второй или третий раз. Но этого пива было достаточно, чтобы взбодрить женщин и заставить забыть про свои заботы; хотя болтовня, хохот и обрывки песен, доносившиеся из «дома этой миссис Арлесс», шокировали степенных матрон. На сборищах у миссис Арлесс никто не отставлял пальчик, беря чайную чашку, и не «любезничал», а меньше всего сама хозяйка. Она была наполнена сексуальной энергией, так что все разговоры у нее сводились к сексу – не как к непристойному или зазорному явлению, а как к великой и основной данности бытия.

И все же миссис Арлесс нельзя было не любить, как бы сильно она ни оскорбляла чей-то вкус и представления о приличиях. В ней было столько жизни и задора, столько истинного дружелюбия, что эта женщина могла навязать все, что у нее было, любому, кто, по ее мнению, в этом нуждался, независимо от того факта, что она никогда ничего не получит взамен. Кэролайн нередко наведывалась в суд графства и не скрывала своего с ним знакомства, поскольку судебная повестка являлась для нее лишь поводом для однодневного выхода в свет, после которой миссис Арлесс возвращалась победительницей, убедив судью, что она примерная жена и мать, которая влезла в долги только потому, что у нее очень большая семья и щедрое сердце. В смущении удалялась вовсе не она, а ее кредитор.

Еще одной обитательницей Ларк-Райза, не принимавшей, однако, активного участия в повседневной жизни деревни, была Ханна Эшли. Невестка того старого методиста, который пахал ручным плугом, она, как и ее муж, также принадлежала к методистской церкви. Эта маленькая «серая мышка» никогда не вносила своей лепты в деревенские пересуды и дрязги. По будням миссис Эшли вообще видели редко, поскольку ее коттедж стоял чуть в стороне и располагал собственным колодцем в саду. Но воскресными вечерами ее дом использовали как место собраний методистов; тогда всю ее будничную сдержанность как рукой снимало, и всем, кто заглядывал на огонек, оказывался радушный прием. Слушая проповедника или присоединяясь к гимнам и молитвам, она разглядывала малочисленную паству, и люди, встречавшиеся взглядом с миссис Эшли и видевшие, какой любовью светились ее глаза, никогда больше не смели думать и тем более говорить о ней плохо, разве что роняли: «Ну, она же методистка», как будто это объясняло и оправдывало ее странности.

У Ханны и ее мужа был один ребенок, сын, примерно того же возраста, что и Эдмунд, и дети из «крайнего дома» иногда играли с ним. Когда однажды субботним утром Лора зашла к Фредди домой, она увидела картину, запечатлевшуюся в ее памяти на всю жизнь. Был час субботней уборки, когда все остальные коттеджи в деревне были перевернуты вверх дном. Дети постарше, вернувшись из школы, носились взад-вперед по комнатам или ссорились друг с другом на улице. Матери бранились, младенцы, которых закутывали в шали, чтобы отправить на прогулку на руках у старшей сестры, верещали. Лора терпеть не могла такие дни, ведь дома не оставалось уголка, в котором она могла бы притулиться с книжкой в руках, а на улице ей грозила опасность быть втянутой в игры, в которых ей либо доставалось, либо они наводили скуку.