Ларк-Райз

Когда девочка проводила на «временном» месте год, ее мать начинала поговаривать о том, что ей пора бы «поискать лучшей доли», и советовалась с дочерью священника. Не известно ли той, может, в какое-нибудь из близлежащих поместий требуется судомойка или помощница кухарки? Если таковые не требовались, дочь священника дожидалась, пока не набиралось две-три подобные кандидатки на хорошее место, после чего подавала объявление в «Морнинг пост» или «Черч таймс». Или же девочка получала место благодаря сестрам или подругам, уже работавшим в богатых домах.

Когда место находилось, девочка отправлялась туда одна – обычно это было ее первое путешествие на поезде; с собой она брала желтый жестяной сундучок, перевязанный толстым шнуром, букет цветов и завернутые в коричневую бумагу остатки домашнего обеда.

Жестяной сундучок отсылали на железнодорожную станцию с возницей, а мать пешком провожала дочь до станции, находившейся в трех милях. Они выдвигались из Ларк-Райза еще до рассвета, часто зимой, – девочка в своем лучшем, псевдомодном, наряде и мать с очередным младенцем, завернутым в шаль. Соседки выходили к калиткам и кричали им на прощанье: «В добрый путь! Надеюсь, у тебя будет хорошее место!», «Будь умницей и делай все, что велят!» или более утешительное: «Ты вернешься в отпуск раньше, чем поймешь, где очутилась, и тогда тебя никто уже не удержит, ты завоюешь этот чванный Лондон!», и мать и дочь отбывали в хорошем настроении, не раз оборачивались и махали оставшимся.

Лора однажды стала свидетельницей ухода такой пары: матери, кутавшейся в большую клетчатую шаль, из складок которой выглядывало личико ее малыша, и дочери в ярко-синем поплиновом платье, купленном в городской лавке подержанной одежды, – оно было сшито по моде трехлетней давности, но к тому времени до смешного устарело. Лорина мать, предвидя, какое впечатление оно произведет в конечной точке назначения, покачала головой, поцокала языком и сказала:

– Почему они не могли потратить эти деньги на кусок хорошей синей саржи!

Но эти бедные невинные создания были в восторге от своего приобретения.

Они уходили весело, даже гордо, однако несколько часов спустя Лора встретила мать девочки, возвращавшуюся домой. Та припадала на одну ногу, потому что у ее старого сапога оторвалась подошва, а полуторагодовалый малыш, по-видимому, оттянул ей все руки. Лора спросила, все ли в порядке с Эгги, и та кивнула, но ответить не смогла; ее переполняли чувства. В конце концов, она была всего лишь матерью, отправившей свою маленькую дочь в неизвестность и мучившуюся сомнениями и страхами за нее.

Можно только вообразить, что испытывала девочка, когда поезд трогался, увозя ее в чужие, далекие края, где ей предстояло начать непривычную жизнь среди незнакомых людей. Вероятно, те, кто в течение следующих нескольких дней смотрел на ее круглое, невозмутимое личико и видел, как медленно она осваивается со своими новыми обязанностями, были бы удивлены и даже немного тронуты, если бы могли прочесть ее мысли.

Девочка, пошедшая «на кухню», начинала как судомойка: мыла стопки тарелок, чистила кастрюли и крышки, подготавливала овощи, убиралась и выполняла другую черную работу. Через год-два она переходила в подсобные работницы, ей постепенно повышали разряд, пока она не становилась правой рукой кухарки. Когда девушка достигала этого ранга, то на нее почти целиком возлагалась вся стряпня, и она занималась ею под присмотром кухарки, а иногда и без оного, ибо ходили истории о кухарках, которые никогда не прикасались к продуктам, но, обучив помощницу, взваливали на нее всю готовку, за исключением каких-нибудь эффектных блюд для званых обедов. Честолюбивых помощниц это радовало, ведь они набиралась опыта и скоро сами становились профессиональными поварихами, а если достигали вершины своих устремлений, то получали звание кухарки-домоправительницы.

Некоторые девочки предпочитали кухне работу по дому, и им подыскивали место третьей или четвертой служанки в каком-нибудь особняке. В те времена в богатых городских и загородных домах содержали целые армии прислуги обоих полов.

Служанка, находившаяся на нижних ступенях домашней иерархии, редко видела своих хозяев. Если она случайно встречала кого-нибудь из них в доме, ее светлость любезно осведомлялась, как у нее дела и как поживают ее родители; его светлость улыбался и отпускал какую-нибудь шутку, если бывал в хорошем настроении. Ее настоящими хозяевами были старшие слуги, которые обращались с новичками так же, как сержант обращается с новобранцами, обучая их при помощи многочисленных нагоняев; но девушке, которая стремилась пройти хорошую выучку, не возражала против тяжелой работы или грубых попреков и умела держать язык за зубами, бояться было нечего.