Ларк-Райз

В этих богатых домах прислуга получала полезную и обильную, хотя далеко не изысканную пищу. Кое-где на завтрак давали холодную говядину или баранину и даже горячее ирландское рагу, полдник всегда был плотным, с пудингом из нутряного сала, за которым следовало нарезанное горячее мясо. Комнаты служанок по современным меркам были бедными; но спать в просторной мансарде вместе с двумя-тремя другими служанками тогда не считалось помыкательством при условии, что у каждой имелись своя кровать, комод и умывальник. Ванной комнаты прислуге не полагалось. Часто ее не было и у хозяев. В некоторых семьях обустраивали лишь одно такое помещение для собственного пользования; другие предпочитали ставить ванну в спальне. Сидячая ванна входила и в обстановку комнат для прислуги. Как и хозяйские дети, слуги не могли проводить вечера вне дома, а если им необходимо было куда-то пойти, они получали особое разрешение. По воскресеньям прислуга обязательно посещала церковь, неважно, хотела она того или нет, но свои воскресные шляпы с алыми розами и страусиными перьями девушки должны были оставлять в коробках под кроватями, а вместо них надевать «уродливые» и смешные плоские шляпки. Когда принцесса Уэльская, впоследствии королева Александра, ввела моду на завитую челку надо лбом, которая распространилась повсеместно, служанкам челки были запрещены. Они должны были носить гладко зачесанные назад волосы. А вот это уже считалось помыкательством.

Жалованье, которое получала прислуга, позабавило бы современных молодых домоправительниц. На первом, «временном», месте девочке платили от одного до двух шиллингов в неделю. Взрослая служанка в семье торговца получала семь фунтов в год, примерно столько же – прислуга на ферме. В доме священника кухарке платили шестнадцать фунтов в год, служанке – двенадцать; это была отличная прислуга. Младшие служанки в богатых домах начинали с семи фунтов в год, с карьерным ростом это жалованье увеличивалось, и, наконец, старшая горничная получала до тридцати фунтов. Хорошая кухарка могла попросить пятьдесят и даже, пригрозив уйти, добиться прибавки еще на пять фунтов. Прислугу держали любые «что-то из себя представлявшие», как тогда говорили, персоны: супруги конюхов, сельских учителей и, разумеется, трактирщицы и лавочницы. Даже жены плотников и каменщиков платили девочке шесть пенсов за то, чтобы она чистила ножи и обувь и по субботам выводила детей на прогулку.

Как только у матери появлялась хотя бы одна дочь в услужении, нагрузка на нее слегка ослабевала. Она не только избавлялась от одного лишнего рта, который нужно кормить, и от лишней пары ног, которую нужно обувать, но в тесных спальнях освобождалось одно крошечное место; мало того, получая ежемесячное жалованье, один шиллинг или даже больше девочка отправляла «нашей мамочке», и по мере роста жалованья увеличивалась и «материнская доля». В придачу к подаркам некоторые из старших дочерей брали на себя обязанность платить за родительский дом, другие покупали им тонну угля на зиму; и каждая присылала подарки на Рождество и день рождения, а также посылки с отданной одеждой.

Бескорыстная щедрость этих бедных девушек была поразительна. В Ларк-Райзе говорили, что некоторые из них обделяли себя во всем, чтобы помочь домашним. Одна девушка буквально сняла с себя последнюю одежду. Она приехала в отпуск в своем новом воскресном платье – светло-сером кашемировом с белым кружевным воротником и манжетами. Им все восторгались, и ей, очевидно, нравилось щеголять в нем в течение тех двух недель, что она гостила дома; но когда Лора сказала: «Мне нравится твое новое платье, Клем», та небрежным тоном ответила: «Ах, это! Я оставлю его нашей Салли. У нее почти ничего нет, а мне, когда я уезжаю, не важно, что я ношу. Никто из тех, чье мнение для меня что-то значит, меня не видит», – и Клем снова вернулась к своему старому воскресному платью из темно-синей саржи, а Салли в следующее воскресенье надела в церковь бледно-серый наряд.

У многих из этих девушек наверняка было очень туго с деньгами, ведь они отправляли домой половину жалованья, если не больше. Лорина мать часто говорила, что скорей умерла бы с голоду, чем позволила дочери очутиться в таком невыигрышном положении по сравнению с другими девушками в услужении, не говоря уже об искушениях, которым она может подвергнуться из-за бедности. Но матери были так бедны, что едва могли прокормить свои семьи, не залезая в долги, и было по-человечески понятно, почему они берут то, что присылают их дочери, а иногда и сами заставляют их делиться заработком.