Ларк-Райз

Каждое воскресенье, утром и днем, два треснувших колокола в сельской церкви заунывно созывали верующих на богослужение. Заслышав монотонное «динь-дон, динь-дон, динь-дон», прихожане из Ларк-Райза спешили через поля и перелазы, потому что псаломщик вечно угрожал запереть дверь церкви после того, как колокола смолкнут, а те, кто не успеет, останутся на улице, ему все равно.

Вместе с обитателями коттеджей Фордлоу, семьями и домочадцами сквайра и фермера, обитателями дома священника и теми, кто являлся из Ларк-Райза, вся паства насчитывала примерно тридцать человек. Даже при столь небольшом количестве прихожан церковь заполнялась практически до отказа, так как представляла собой крошечное помещение размером не больше амбара, с центральным нефом и алтарем, но без боковых нефов. Интерьер церкви с серыми, грубо оштукатуренными стенами, окнами с простыми стеклами и каменным полом был столь же неуютен, как амбар. Его наполнял запах холодной, затхлой сырости, характерный для старых, неотапливаемых церквей, к которому порой примешивались и более неприятные запахи, исходившие, как говорят, от груды гниющих останков в склепе. Кто и когда был погребен там, было неизвестно, поскольку, за исключением какой-то поврежденной старинной медной таблички в стене у купели, в церкви имелись всего две мемориальные доски, обе сравнительно недавнего времени. Церковь, как и село, была ветхая и заброшенная, и люди, покоившиеся ныне в склепе, по-видимому некогда важные особы, не оставили после себя даже имени. Безмолвными свидетелями былых времен были лишь витражное окно над алтарем, сверкавшее, как драгоценный камень в холодной серой оправе, расколотая умывальница в алтарной ограде и высокий сломанный шест от креста, когда-то стоявшего на церковном дворе.

У семей сквайра и священника были собственные скамьи в алтаре, располагавшиеся у противоположных стен, а между ними стояли две длинные скамьи для школьников, чтобы те находились на виду у начальства. Под лестницей, ведущей в неф, стояла фисгармония, на которой играла дочь священника, а вокруг нее выстраивался хор младших учениц школы. Далее располагалась рядовая паства, тщательно ранжированная: семья фермера в первом ряду, затем садовник и кучер сквайра, школьная учительница, служанки, обитатели коттеджей, а позади всех – псаломщик, следивший за порядком.

«Псаломщик Том», как его называли, был важным человеком в приходе. Он не только копал могилы, регистрировал церковные оглашения браков, согревал воду для зимних крещений и топил коксом печь, стоявшую в нефе у края его скамьи, но и принимал активное и официальное участие в службах. Его обязанностью было руководить ответами прихожан и нараспев произносить «аминь». Псалмы не пели и не декламировали, а читали, стих за стихом, священник и паства, и в эти моменты голос Тома заглушал приглушенное бормотание остальных молящихся, составляя со священником дуэт, в котором первая партия принадлежала псаломщику, так как его гораздо более громкий голос часто сбивал пастора, и тот замолкал, не дойдя до конца, а Том растягивал последние слоги сколько заблагорассудится.

Дневная служба, на которой никогда не пропускали ни молитв, ни Символ веры, казалась детям бесконечной. Школьники под строгим взором обитателей поместья не смели даже шелохнуться; они сидели в своих жестких, тесных выходных нарядах, с тяжелыми воскресными обедами в животах, объятые каким-то дремотным оцепенением, сквозь которое произносимое Томом «аминь» звенело, точно колокол, а голос священника гудел, как пчелиный рой. Скуку рассеивали лишь редкие происшествия: сорвавшаяся с потолка летучая мышь, залетевшая в окно бабочка или заглянувший в дверь и засеменивший по нефу маленький священников фокстерьер.

Эдмунду и Лоре, одиноко сидевшим на дедушкиной скамье, расположенной ровно посередине нефа, повезло больше, так как они оказывались напротив входа и летом, когда дверь оставляли распахнутой, могли, по крайней мере, наблюдать за тем, как мелькают в проеме птицы, пчелы и бабочки, а ветерок раскачивает ветви деревьев и треплет высокую траву на могилах. Не менее интересно было смотреть, как женщины поправляют волосы на затылке, а мужчины тугие воротники; как старый Дэйв Придэм, страдающий от косточки на ноге, перед началом проповеди стаскивает башмак, не спуская взгляда со священника; как близко друг к другу сидят какие-нибудь молодожены или как молодая жена псаломщика Тома кормит грудью своего малыша. Зимой женщина носила меховую пелерину, и ее грудь свисала из-под черного меха, точно белый колокольчик, пока она «ради приличия» не прикрывала ее белым носовым платком.