Ларочка

Гапа вернулась с сообщением, что там какой-то молодой, «несчастный» человек в полосатом пальто.

– Гони его, Гапа. Не пускай в дом и гони.

– Может быть, я? – предложил свои услуги Александр Сергеевич.

– Это слишком для него, – сказала Лариса. – Гапа, скажи ему, пусть уходит, не о чем нам с ним говорить.

Агапеева вернулась с интересной новостью:

– Он сказал, что, мол, жениться пришел, хочет на тебе жениться.

– Но я же «дрянь!», это, в смысле, он так недавно сказал.

– Может, я все-таки…

– Сидеть, генерал!

– Я понял.

Агапеева продолжала свою челночную дипломатию:

– Он сказал, что он убьет и покалечит отца, даже уйдет из дому, но просит, чтобы ты его не сажала.

– Это почему? Он мне тут… шаровую молнию, а сидеть не желает?!

– Он говорит, что мать не переживет, очень-очень больная мать.

– Он что, жене все рассказал, динозавр?

– Я не знаю, Лара, только он говорит, что совсем сильно она больная. Не переживет суда.

– Меньше надо мяса жрать!

– Что? – недопоняла Агапеева.

– Я не мать собираюсь сажать, я мясника собираюсь сажать.

Лариса вдруг остановилась, приподняла фужер, на дне которого плескалась небольшая лужица коньку.

– Он сказал, что, если надо, она сама приедет и в ноги кинется.

– Мать?

– Мать, мать.

– Твою мать, – тихо сказала Лариса и выпила. А потом добавила громко: – Гапа, скажи ему, что не надо мне в ноги никакой матери. Пусть успокоится этот колбас-барабас. Прощаю и презираю. Вернее, наоборот, презираю и поэтому прощаю.

Агапеева сгоняла опять в прихожую.

– Он спрашивает: и заявление заберешь?

– О господи!

– Он сказал, что если заберешь, то страшно, страшно до смерти благодарен и он, и отец. Отца, такую мразь, конечно, надо бы и убить даже. А он все равно согласен жениться. Готов и согласен.

Лариса шарахнула фужер о закрытую дверь:

– Давайте споем!

– Так точно, споем, – поспешил откликнуться генерал.

– «Не для меня взойдет заря, не для меня Дон разолье-отся, и в небе жавранок залье-отся с восторгом чувств не для меня».

В нестройном хоре голосов, доносившихся из-за двери, нет-нет да и проступало тонкое благодарное вранье Бабичева дисканта, впущенного по доброте душевной в прихожую.

28

Лион Иванович совсем усох, заменил очки на контактные линзы, отчего сделался еще более похож на иностранного пенсионера. Завел трость, и было пока непонятно – из соображений стиля или здоровья. Потыкивая концом трости в недавно отциклеванные и отлакированные паркетины пола в комнате Ларисы, он передвигался от окна до дивана. Врач сказал ему недавно, что для него жизнь – это движение, и он поверил врачу.

– Я повторяю, Лара, он должен переехать к тебе. Поверь, ты теряешь мальчика.

Лариса сидела в кресле, курила, стряхивала пепел в безвкусную пепельницу, изображавшую разрезанную артиллерийскую гильзу. Подарок Белугина, как, впрочем, и паркет, и новый унитаз.

– Пойми, мне не то что не трудно, чтобы… ну, чтобы он жил по-прежнему у меня, мне лучше, веселей. Он интеллигентный мальчик, и друзья все тихие, но я же вижу, вижу, Лара, ты его теряешь. Того, что ты ему уделяешь – я не про деньги, – мало. Родная кровь должна жить рядом с родной кровью.

Ларисе было трудно говорить с Лионом Ивановичем. Она отлично знала, что он прав, но еще отчетливее она знала, что хотела бы жить не с сыном, а с генералом Белугиным. Более того, она сильно догадывалась, что в конце концов она будет с ним жить, пусть и после преодоления каких-то трудностей. Появление же в этой квартире семнадцатилетнего парня с замкнутым, странным характером не поможет решению этой задачи.

– Я старик, понимаешь! А вдруг наркотики, у них теперь это просто. Хорошо, если только компьютер. Ящик меня не пугает. И то, что нет девиц вокруг, это меня не волнует. Временно.

– Да, с девушками ему будет трудновато.

– Не говори глупостей, Лара. Я вон был вообще сорок килограммов, картавый очкарик, и это ничему не помешало.

– Да уж!

– Егор не красавец. Но он интеллигентный, серьезный мальчик.

– Да уж!

– И потом, подумай о себе. Надо, чтобы на старости лет была рядом хоть одна родная душа.

Лариса посмотрела на Лиона Ивановича удивленно. Старость? Все наши живы-здоровы, вплоть до бабули. Что-то старикан надумывает и врет. Родная кро-овь, душевно недодаешь. А мало ли сделано для него?!

Лион Иванович начал загибать пальцы, как будто уловил беззвучный вопрос:

– Да, ты пару раз была с ним в Третьяковке и Пушкинском, а до этого зоопарк, планетарий. Ездила с ним в Спасское-Лутовиново, в Шахматово…

Про ту поездку в Шахматово Лариса вспоминать не любила. Все «историки» перепились сильнее, чем обычно. Мальчик получил не те сведения об образе жизни матери, которые она бы хотела ему сообщить. Нет, о «жить вместе» не может быть и речи. Я плохая мать?! Но почему же, если я сделала и делаю все, чтобы мальчику было максимально хорошо, насколько это возможно в такой ненормальной семье и в таком ненормальном мире. А то, что лопочет дядя Ли, это всего лишь старческие бредни, выдумки. Просто устал, надоело.

– Я очень к нему привязан, но…

– Ты забыл главное – я крестила его.