Ласковый убийца

Юрий Семенович Зиновьев, худой забитый человек с неопрятной седой бородой, прижимался к Кольцову и все время норовил поймать его за рукав. Кольцов присмотрелся — у Зиновьева не хватало двух пальцев на правой руке. Раны были свежие, покрытые черной запекшейся кровью, перетянутые узкой полосой материи, вырванной из одежды. Из-под неумело наложенной повязки торчала желтая, испачканная грязью кость с неровными, точно раскрошившимися, краями. Рука опухла до самого локтевого сустава, и уже появился неприятный запах — верный признак гнойного воспаления.

Стоило Макаеву заговорить или хотя бы пошевелиться, Зиновьев вздрагивал всем телом и начинал тихонько скулить.

Кольцов даже немного осмелел, как это часто бывает с трусами, когда рядом оказывается человек, который боится чего-то еще больше, чем они сами.

— Ну что вы, — ласково сказал он, — все уже позади. Все будет хорошо.

Но Зиновьев не слушал его; он продолжал плакать.

— Прилетим, сразу же обратимся в больницу, — продолжал успокаивать его Кольцов. — Вот увидите, все обойдется.

Зиновьев поднял на него глаза, затем выразительно посмотрел на Макаева.

— Не бойтесь, здесь все свои. Мы — ваши друзья, — улыбаясь, сказал Кольцов и сам поразился абсурдности и лживости этих слов. Ему все вдруг стало противно, и он не смог удержаться от брезгливой гримасы. Но Зиновьев принял это на свой счет. Он принялся быстро шептать, отворачиваясь в сторону и прикрывая рот ладонью.

— Конечно… Восемь месяцев… Представляете, восемь месяцев я не чистил зубы: у меня не было даже зубной щетки. От меня пахнет, да? Но, простите… Я не мог постирать одежду. Не было возможности… А когда они меня били… Понимаете, иногда сделаешь в штаны… Это же не специально… Это от страха и от боли… А потом они отрубили мне палец. А второй — отрезали. Долго пилили… Я просил их взять нож поострее, а они смеялись… Мы приехали восстанавливать Грозненскую ТЭЦ… Двадцать шесть человек. И тут нас взяли в заложники… Поймите, все остались там. Что с ними будет? Четверых уже убили… Боже мой, — и он снова заплакал, размазывая грязь по морщинистому лицу. На вид ему можно было дать все семьдесят.

— Здесь есть водка? — Кольцов сам поразился: его голос прозвучал громко и решительно. Макаев пристально посмотрел на него, ничего не ответил, молча отвернулся и стал смотреть в иллюминатор.

Кольцов почувствовал себя неуютно от этого взгляда.

— Сейчас, подождите… — он направился в кабину пилотов. Постучал в дверь. — Скажите, у вас есть что-нибудь выпить?

Летчики уставились на него с удивлением.

— Там человеку плохо… — словно оправдываясь, объяснил Кольцов. — Он был в плену… Столько пришлось всего пережить…

— Сейчас, — бортинженер с кряхтением достал из потайного местечка бутылочку, запечатанную самодельной пробкой из скрученной бумаги. — Спирт. Технический, правда. Зато не метиловый. Не отравится, — протянул бутылочку Кольцову и после паузы добавил, — молодцы, ребята. Хорошее дело делаете. Дай вам Бог… — и закрыл за Кольцовым дверь.

И уже второй раз за столь короткое время ощутил Кольцов, как тяжелыми тягучими волнами накатывают на него дурнота и отвращение: прежде всего — к самому себе.

* * *

Прямо с летного поля Кольцов поехал с Зиновьевым в больницу. Хирурги произвели первичную обработку раны, обратили внимание на крайнюю степень истощения пациента и посоветовали госпитализировать его. Но Кольцов хотел сразу забрать больного. Препирательства продолжались долго, и в конце концов Кольцов уже собирался уступить. Но прежде надо было посоветоваться с Макаевым.

Он вышел на улицу и достал мобильный. Набрал номер телефона Макаева. Тот снял трубку. Кольцов вкратце объяснил ситуацию, сказал, что надо подождать недельку, пока Зиновьеву не станет хотя бы чуть-чуть получше. Но Макаев и слушать ничего не хотел:

— Я заплатил за него деньги, — шипел он. — Может быть, ты мне их вернешь? Пожалуйста. Давай пол-лимона и хоть облизывай его с ног до головы.

— Ты отдал так много? — спросил Кольцов.

— Не твое дело, сколько я за него отдал, — раздраженно оборвал Макаев.

— Но, — робко возражал Кольцов, — я боюсь, что он не доедет до Питера.

— Тем более — если он окочурится, получается, что деньги выброшены напрасно. И потом — если он долетел до Москвы, то уж до Питера как-нибудь протянет. Короче, сажай его в машину и вези в аэропорт. Около касс тебя будут ждать мои люди. Они оформят на ваше имя билеты и посадят в самолет. В Питере вас тоже встретят. Для Зиновьева уже забронировано место в клинике хирургических болезней военно-медицинской академии. В общем, все уже готово: хватит тянуть резину — бери этого узника совести и вали в аэропорт. Все понял?

— Да, — после паузы ответил Кольцов.

— Послушай, Сергей, — немного смягчаясь, сказал Макаев, — ты пойми: главное — это дело. Надо дело делать, так ведь?

— Так, — согласился Кольцов.

— Ну вот и давай. Действуй. Я тебя понимаю: мне тоже его жалко. Старый измученный человек…

— Он не такой уж и старый. Оказалось, что ему нет еще и пятидесяти.