Лавка древностей. Том 1

— Вамъ жаль, вы огорчены, когда у вашихъ ногъ какой-то Чегсъ. Впрочемъ, покойной ночи, ма'амъ. Скажу вамъ только на прощанье, вамъ, конечно, пріятно будетъ это узнать, что есть на свт молодая двушка, которая растетъ и развивается для того, чтобы современемъ сдлаться женой вашего покорнаго слуги. Эта двушка одарена отъ природы красотой, блестящими способностями и обладаетъ несмтными богатствами. Ея ближайшій родственникъ сдлалъ мн предложеніе отъ ея имени и я далъ свое согласіе изъ уваженія къ нкоторымъ членамъ ея семьи, съ которыми нахожусь въ дружб. А затмъ прощайте, извините, что я такъ долго задержалъ васъ своими разговорами.

«Теперь я, по крайней мр, знаю, что совершенно свободенъ и могу и тломъ, и душой отдаться новому предпріятію», разсуждалъ Дикъ, ложась спать. «То-то обрадуется Фредъ, когда узнаетъ, что я такъ скоро отдлался. Ну, да это будетъ завтра, а до тхъ поръ постараемся выспаться, какъ слдуетъ».

Нсколько минутъ спустя, Дикъ спалъ сномъ праведныхъ и видлъ во сн, что онъ женился на Нелли, прибралъ къ рукамъ все ея состояніе и, достигнувъ могущества и власти, первымъ дломъ приказалъ перерыть садъ Чегса и устроитъ тамъ кирпичный заводъ.

IX

Трогательный разсказъ Нелли, отозвавшійся въ самомъ сердц ея горемыки-собесдницы, давалъ лишь слабое понятіе о мученіяхъ, испытанныхъ ею въ послднее время. Не говоря уже о томъ, что она не могла быть вполн откровенна съ еле знакомой женщиной, не могла разсказать ей всего о своей одинокой, безотрадной жизни, о своихъ тревогахъ и опасеніяхъ, о томъ, какой ужасъ наполнялъ ея душу при вид грозной тучи, нависшей надъ головой ея милаго ддушки, она еще, кром того, боялась какъ нибудь проговориться и повредить старику, и этотъ страхъ останавливалъ ее посреди самыхъ сердечныхъ изліяній. Вотъ почему въ разсказ своемъ она лишь слегка коснулась главнаго горя, главной причины, заставлявшей ее страдать.

Вдь плакала-то она не потому, что ей жалко было самое себя, не потому, что ей такъ скучно жилось, безъ подругъ, безъ удовольствій, на которыя такъ падки дти ея лтъ, не потому, что ей приходилось проводить вс вечера и ночи одной: она видла, что старика гнететъ какое-то тайное горе, что онъ съ каждымъ днемъ слабетъ, иной разъ заговаривается, и невыразимо терзалась, слдя за нимъ шагъ за шагомъ и все боле и боле убждалась въ томъ, что это тайное горе сводить его съ ума. Къ тому же она знала, что во всемъ мір нтъ ни одной души, кто принялъ бы въ нихъ участіе, помогъ бы добрымъ совтомъ. Подобныя мученія были бы не подъ силу и взрослому человку, какимъ же тяжкимъ бременемъ они ложились на душу ребенка, жившаго, какъ мы видимъ, среди самой неприглядной обстановки.

А старикъ и не подозрвалъ того, какъ страдала его внучка. При немъ она такая же заботливая, любящая, такая же веселая, какъ и всегда: смотритъ на него и улыбается, придетъ онъ домой, она бжитъ къ нему на встрчу, да такая довольная, такая радостная. Онъ и думаетъ: «слава Богу, по крайней мр внучка счастлива». Онъ воображаетъ, что читаетъ въ ея сердц, какъ въ открытой книг, а тамъ, въ глубин этого любящаго сердечка, таится великая скорбь, только она прячетъ ее отъ глазъ ддушки.

Было время, когда она счастливая, беззаботная, весело, какъ птичка, щебетала въ этихъ угрюмыхъ комнатахъ, казавшихся еще угрюме въ сравненіи съ ея молодой, еле распускающейся жизнью. Но это время прошло. Давно уже не слышно ея звонкаго голоска: цлыми часами сидитъ она такая же молчаливая, такая же неподвижная, какъ и окружающія ее древности.