Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

Повесть «Ватек», которую Лавкрафт впервые прочитал в конце июля 1921 г.[977], интересна как впечатляющий пример экзотической фантазии: халиф, ведущий праздный образ жизни, вынужден за свои грехи отправиться в Эблис, исламский ад, и перенести страшные пытки. Такой сюжет сразу заинтриговал Лавкрафта. В «Ватеке» часто упоминаются вурдалаки, или гули (по-английски – «ghoul»), что, возможно, повлияло на рассказ «Пес». Хенли отмечает: «“Ghul” на арабском означает любой устрашающий предмет, лишающий людей чувственного восприятия. Со временем так стали называть чудовищ, якобы бродящих по лесам, кладбищам и другим безлюдным местам. Считалось, что они не только разрывают на куски живых людей, но также откапывают и пожирают мертвых». Лавкрафт увлекся этой любопытной идеей и во многих поздних рассказах упоминал гулей, похожих на собак существ с жесткой кожей. Влияние «Ватека» можно проследить и в задумке романа под названием «Азатот», который в июне 1922 г. Лавкрафт описывал как «странный роман в духе “Ватека”»[978]. Вероятно, Лавкрафт имел в виду попытку ухватить атмосферу сновидческой фантазии «Ватека» и сымитировать непрерывный поток фраз и отсутствие разделения на главы. Еще в октябре 1921 г., через несколько месяцев после прочтения «Ватека» и «Историй Ватека» (подборки рассказов от лица разных персонажей из романа, которую опубликовали только в 1912 г.), Лавкрафт задумывал написать «странный рассказ в восточном стиле, где действие происходило бы в восемнадцатом веке; рассказ слишком длинный для публикации в любительской прессе»[979]. В отличие от предыдущей задумки романа («Клуб семи сновидцев»), к написанию которого он, по-видимому, даже не приступил, сочинять «Азатота» он начал, но не продвинулся дальше 500 слов. Вот его тяжеловесное начало:

«Когда мир постарел и люди перестали верить в чудеса, когда из серых городов к дымчатым небесам вытянулись уродливые и мрачные башни, в чьей тени никто даже не мечтал увидеть солнце или цветущие луга, когда ученье лишило землю красоты, а поэты стали воспевать лишь призраков с впалыми затуманенными глазами, когда все это случилось, и детские надежды исчезли навсегда, появился человек, отправившийся на поиски утерянных мечтаний».

Весь имевшийся у него текст «Азатота» Лавкрафт приводил в письме к Лонгу, добавляя:

«Оставшаяся часть, к которой читателя подготовит это введение, будет в духе “Тысячи и одной ночи”. Я не стану опираться на какие-либо современные стандарты, а просто вернусь в прошлое и начну придумывать истории с детской наивностью, достичь которой удавалось лишь раннему Дансени. Я уйду мыслями из этого мира и сосредоточусь не на языке, а на снах, что видел лет в шесть после того, как познакомился с Синдабом, Агибом, Баба-Абдаллахом и Сиди-Нонманом»[980].

Неизвестно, означает ли это, что «Азатот» задумывался как приключенческая история без упоминания сверхъестественных сил (подобные в юности часто сочинял Кларк Эштон Смит), однако произведение не обошлось бы без сновидческих элементов. «Азатот» примечателен лишь в качестве этапа развития художественности Лавкрафта и в связи с некоторыми рассказами, которые появятся несколько лет спустя, так что об этом неоконченном романе мы еще вспомним.

Ничего другого во время пребывания в Нью-Йорке Лавкрафт почти не написал, поскольку был слишком занят блужданием по городу, а иногда выполнением заказов от Буша – утомительных, зато приносивших быстрый доход, что позволяло ему не спешить с возвращением домой. В конце августа появился стих-мистификация «К Заре», который Лавкрафт пытался выдать Галпину за утерянное стихотворение Эдгара Аллана По. На удочку с По Галпин не попался, однако решил, что стихотворение взято у какого-нибудь малоизвестного поэта вроде Артура О’Шонесси, и высоко его оценил. В сентябре Лавкрафт во всем признался, и энтузиазм Галпина сошел на нет. Лавкрафт удачно разыграл друга, ведь обычно Галпин довольно критически относился к поэзии Говарда. В этих стихах нет ничего особенного: Лавкрафт просто подражает вариациям По на тему «смерть прекрасной женщины»: