Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

Ближе к концу года Лавкрафт вновь писал для любительского журнала, и его вновь не издали (до недавних пор тот очерк вообще считался утерянным). К нему обратился за какой-нибудь статьей для студенческой малотиражки Морис У. Моу. Лавкрафт выбрал темой римскую архитектуру и ее отголоски в американской. Эссе было готово к одиннадцатому декабря⁹⁷, и отослал его Лавкрафт как есть, оригинальной рукописью (печатать на машинке он до глубины души боялся и ненавидел). Эссе так и не появилось в печати – затерялось, как он счел, однако уцелела как минимум одна копия от «Аркхэм-хаус». Материал довольно непримечательный, своего рода упрощенное описание римской архитектуры и ее влияния на романский стиль, стиль Ренессанса и неоклассицизм Америки, Европы и Англии. У Лавкрафта, похоже, сохранилась вводная часть эссе, где он в пух и прах критикует модернизм (отдельно – функционализм); она вышла отдельной статьей в 1935 году под заголовком «Наследие или модернизм».

Накануне рождества 1934 года дом номер 66 по Колледж-стрит наполнился на редкость ярким ощущением праздника. Впервые за четверть века Лавкрафт с Энни нарядили елку, которую он описывал с почти детским упоением: «Старых украшений, разумеется, не осталось. Как удачно мой старый товарищ Фрэнк Уинфилд Вулуорд предложил по сходной цене новый наборчик. Получилось великолепно: блестящая звезда, мишура лежит поверх ветвей испанским мхом. Загляденье!»⁹⁸

Новый год застал его уже в Нью-Йорке. Из Провиденса Лавкрафт выехал в ночь с тридцатого на тридцать первое декабря; при этом до станции он еле добрался: «Пришлось зажать нос платком, так жгло в груди от холода и крутило живот. Трудно пришлось и сердцу, поскольку одно время было трудно дышать»⁹⁹. На Пенсильванский вокзал Лавкрафт прибыл тридцать первого в семь утра и, выждав час, отправился к Лонгам. После обеда заглянул Р. Х. Барлоу, который тоже был в городе. Второго января «банда» собралась в рекордном составе: помимо Лавкрафта – Барлоу, Кляйнер, Лидс, Талман, Мортон, Кирк, Лавмэн (с другом Гордоном), Кениг, Дональд и Говард Уондри, Лонг и некто Филлипс (вряд ли родственник) с другом Гарри. Талман фотографировал гостей, и выходило забавно: Лавкрафт, по его словам, на снимке будто не то свистит, не то плюется. Третьего числа он с Барлоу и Лонгом посетил Лабораторию тестирования электроприборов, где работал Кениг. В ней проверяли на износ разного рода электронику, а внешне лаборатория будто сошла со страниц футуристического романа. Домой Лавкрафт вернулся восьмого января.

В новогоднюю ночь они с Барлоу вычитывали «Пережившего человечество» (издано в Californian летом 1935 года) – довольно заурядный рассказ о последнем человеке на Земле. Упоминаю я об этом только потому, что сохранилась печатная копия Барлоу с рукописными пометками Лавкрафта, где видна степень его участия. Значительных структурных исправлений там нет, лишь мелкие правки стиля и слога, однако ему принадлежит значительная часть финала – особенно псевдокосмизм, под который так глупо лишается жизни последний человек на Земле:

«И когда канул в вечность последний, ничтожный представитель жизни, Землю постигла окончательная гибель. Этот тщедушный, скрюченный горемыка был венцом всех бессчетных поколений, груза тысячелетней истории, всех цивилизаций, империй – венцом затяжной и такой бессмысленной эпохи! Вот она, точка, пик человеческого развития, которого аморфному, сытому прошлому и вообразить было не под силу! Не прокатиться отныне по планете топоту миллионов ног, не шуршать ящерице по песку, не жужжать мухе. Настал век иссохшей колючки и бесконечных степей жесткой травы. На Земле, как на ее холодной и бесстрастной спутнице Луне, утвердили свою власть безмолвие и тьма».

Ничего выдающегося. Сам же Лавкрафт тем временем писал кое-что на схожую тему, но куда выразительнее.

К осени 1934-го из-под пера Лавкрафта уже год как не выходило произведений: он считал, что исписался. В декабре 1933 он писал Кларку Эштону Смиту: