Лавсаик Святой Горы

Сей блаженный, послушник упомянутого нами старца Илариона, подвизался с ним двадцать лет в кафизме Святого Иакова, а по успении своего аввы пришел в Дионисиат. Но, не обретя покоя в многолюдной киновии, исповедовал это игумену и попросил дозволения уйти в пустыню. Поначалу предстоятель и братия из любви к добродетельному иеромонаху воспротивились такому намерению, но потом уступили, видя, что его снедает любовь к безмолвию. Отец Савва удалился в «малый» скит Святой Анны и оставшееся время своего подвига провел в каливе Воскресения Христова, до глубокой старости ежедневно служа литургию, вкушая хлеб с постным варевом раз в день, а последние два года поддерживая себя лишь Святыми Дарами да чашкой кофе по вечерам.

Скончался он в 1908 году восьмидесяти семи лет от роду. И доныне еще живы многие исповедовавшиеся у него монахи и миряне. Все они с благоговением вспоминают его приветливый нрав, отеческую любовь и добросердечие, но более всего — сострадательное снисхождение к кающимся, хотя бы и в самых тяжких грехах. Из крошечной крипты-исповедальни ни один не уходил неутешенным, но зато и раскрывал в ней до последней глубины всю душу, не в силах ничего утаить от любвеобильного отца. Бывший послушник отца Саввы, тезоименитый ему иеромонах и настоятель Икосифиниссийской обители на горе Пангей, рассказывал нам, что старец, с раннего утра до поздней ночи занятый исповедью и приемом немощных и бесноватых для чтения над ними особых молитв, никогда не обнаруживал и тени досады, не говоря уже о том, чтобы кому-то отказать, но всех принимал с радостью и во всякое время. При этом он ни у кого не брал приносимых ему плодов или зелени, которых не знала тамошняя каменистая пустыня. Спал отец Савва не более трех-четырех часов, так как после вечерней службы час или два занимался чтением писем, в которых ему исповедовались миряне обоего пола, и собственноручно отвечал на них. Несмотря на то что он принадлежал к братству Великой Лавры[80], дионисиаты считали его братом по духу и каждую неделю присылали к нему в каливу просфоры, вино и ладан для литургии, а когда старец почил о Господе — свечи для заупокойного последования[81] и с той поры неизменно включали иеромонаха Савву в свои помянники. В нем видят последнего из духоносных мужей ушедшего поколения, а за сострадание и снисхождение к кающимся именуют Златоустом среди духовников.

О духовнике отце Григории

Превосходя отца Савву[82] возрастом и будучи более строгим в иноческом жительстве и правилах духовничества, он заслужил у современников прозвище Василий Великий пустыни. От юности возлюбив уединенное житие и воспитанный строгим старцем, авва Григорий не знал снисхождения к себе в хранении добродетели. Положив основанием богоизреченность Священного Писания и богодухновенность церковных правил, он исполнял их до буквы и от других требовал свято соблюдать все, что они предписывают. Непрестанно трезвясь, пребывая в безмолвии и оттого, по обычаю отшельников, объясняясь лишь знаками, старец казался суровым, но на деле был преисполнен любви.

Ревнители совершенства во Христе считали его главным своим духовником. Пешком из Милопотама приходил к нему для исповеди столь же великий, сколь и смиренный Патриарх Иоаким III, равно как и многие архиереи, постоянно жившие на Святой Горе или посещавшие ее. Высокопреосвященный Иерофей Арголидский писал: «Видел я нового Василия Великого, украшенного всеми душевными добродетелями и изнуренного недугом». Действительно, то ли от непомерно суровых подвигов, то ли от постоянной сырости в каливе старец заболел туберкулезом и в 1899 году преставился ко Господу в возрасте семидесяти пяти лет. Тем же недугом страдали и его послушники — духовники Косма и Дамиан-иеромонах, также достигшие вершины добродетели.

О нищете прежних отцов

Как мы сказали, Патриарх Иоаким III приходил исповедоваться в «малый» катунакийский скит Святой Анны. И кто-нибудь подумает, наверное, что после многочасового пешего перехода из Милопотама он находил там прием, сообразный его сану и выдающемуся авторитету. Но у кого и из каких средств? Отцы пустыни жили тогда как птицы небесные, а нищие их каливы, за малым исключением, кажутся и теперь ласточкиными гнездами на кручах Афона или орлиным пристанищем у его высот. Всякий раз, когда Святейший Владыка посещал убогую хижину духовника Григория, угощением ему служили три смоквы на глиняном блюдце да чистая вода. По достоверному известию очевидцев, подобной сему была и вседневная трапеза каливитов, но великий Первоиерарх, вкушая зелень или бобы, среди любезных ему пустынников чувствовал себя всецело упокоенным, а по возвращении говорил: «Я ел манну в пустыне».