Лебединая башня

– Это способность, с которой рождаются, именно поэтому я удивлен, что вы узнали о ней только недавно. Наилучшим образом обмен происходит при зрительном контакте. Вы должны были заметить, что, когда встречаетесь с кем-то взглядом, почти невозможно не воспринять его или ее чувства.

– Если честно, у меня это всегда было так непонятно. В какие-то моменты я просто начинала чувствовать то, что не должна была. Ревность там, где совершенно не ревновала, раздражение там, где вроде бы все было хорошо.

Несколько мгновений Даррит изучал ее лицо, затем неискренне заметил:

– Вы на удивление наблюдательны. – После он продолжил: – Эксплеты легко узнают себе подобных.

– Резко болит голова? – уточнила Омарейл.

– Нет, голова у вас заболела, потому что вы попытались прочесть мои эмоции или навязать свои. Эксплет не может ни чувствовать эмоций другого эксплета, ни передавать их ему. У нас иммунитет друг к другу. Именно это – отсутствие отклика – и дает понять, что перед вами тоже эксплет.

Омарейл задумалась.

– Поэтому вы тогда на меня разозлились? Вы думали, что я знала, что вы эксплет, но все равно попыталась прочитать эмоции?

Он продолжил бесстрастно смотреть на нее, игнорируя вопрос.

– Я не понимаю, – задумчиво сказала Омарейл, также игнорируя угрюмость собеседника. – Иногда бывало, что я не смотрела никому в глаза и все равно люди начинали воспринимать мои чувства.

– Эксплет способен и на такое. Самый простой способ установить связь – посмотреть человеку в глаза. Но при сильном эмоциональном всплеске у вас или у другого человека ваш дар сработает и без зрительного контакта. Особенно это действует в толпе, там передаваемые вами эмоции распространяются, как эпидемия.

– То есть, когда я ехала в трамвае и возмутилась из-за слов одного пассажира, люди, которые стояли рядом, переняли мое возмущение, а за ними и другие, кто был поодаль?

– Именно так.

– Помните, Дан – господин директор – поймал меня, когда я случайно подслушала его приватный разговор. Я испугалась и передала этот страх ему?

– Верно.

– Но как… как его рациональная сторона восприняла этот страх?

– Объяснила его, скорее всего. Хотя если вы передаете эмоции слишком отстраненные от ситуации и состояния человека, он может почувствовать диссонанс. Но даже в таком случае разум все равно найдет объяснение.

– Вы сказали, что вселили тогда в директора радость. Как вам это удалось? Ведь он был так напуган.

– Очень аккуратно, госпожа Селладор. Или как мне стоит вас теперь называть?

– Вы можете звать меня Мираж, – отмахнулась она. – Как именно аккуратно? Вы передавали ему свои эмоции? Или вы смогли сфабриковать их? Почему он ничего не заподозрил?

Даррит вздохнул.

– Эксплеты действительно способны манипулировать людьми. Хотя наш кодекс не позволяет этого.

– Кодекс?

– «Эксплетарий». Знаете, это долгий разговор, я к нему не готовился, да и вас, собственно, не ждал. Может быть, вы придете снова завтра и мы обстоятельно побеседуем?

Омарейл покачала головой.

– Завтра я уже не смогу. Но я не стану вас задерживать. Просто скажите мне, где я могу взять этот «Эксплетарий»?

– Он передается из уст в уста.

Она отчаянно застонала.

– Я не смогу вернуться, – она взглянула на часы, – но сейчас мне и самой нужно уходить. Постойте! Дайте мне ваш почтовый адрес. Я напишу вам и укажу, как вы сможете связаться со мной.

Даррит несколько мгновений мрачно смотрел на нее, но затем все же передал ей клочок бумаги с адресом: «Астрар, Торговая сторона, Северный переулок, 17, Норт Даррит». Омарейл спрятала его в карман жакета.

Уходя, она бросила взгляд на детские фотографии: ребенком он не имел шрама, у подростка щека уже была изуродована глубоким рубцом.

На улице стало совсем холодно и мрачно. Еще не стемнело, но фонарщики уже начали зажигать газовые фонари. Идти предстояло далеко.

Вокруг было тихо, но это была не та блаженная тишина, в какой оказываешься после шумной улицы или переполненного экипажа. Это была неприятная, напряженная пустота, в которой хруст гравия под ногами был единственным живым звуком.

Омарейл теперь не разглядывала фасады домов, ее не интересовали витрины магазинов, у нее не было желания смотреть в чужие окна.

Каждая темная подворотня казалась полной опасностей – опасностей, которые не имели ни облика, ни имени. Лишь пугающие бесформенные образы, которые рисовало воображение принцессы.

В детстве одним из страхов Омарейл было то, что она не узнает, если все умрут. Это не имело никакого смысла, опасения были во многом беспочвенны. И все же, ложась по ночам в кровать, она часто размышляла, что будет делать, если однажды не увидит серебряного подноса с завтраком. Если стража не откликнется. Если никто не придет. Она проигрывала разные сценарии, только чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

Сейчас, оказавшись на совершенно пустой улице с тусклым освещением, она почувствовала, что тот безотчетный детский страх начал возвращаться. Ведь было еще не настолько поздно: куда подевались люди?