Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

Князь Иреней, питая к мейстеру Абрагаму чувство доверия и даже признавая его умственное превосходство над собой, отбросил в сторону всякие конвенансы и, сделав визит в рыбачий домик, излил перед мейстером все свое сердце в то время, как на все замечания Бенцон о злополучных событиях дня он упорно отмалчивался. Так как мейстер об этом знал, взволнованное состояние советницы не было для него неожиданностью, хотя он был несколько удивлен тем, что Бенцон, обыкновенно холодная и замкнутая, не сумела скрыть свое волнение.

Но советница, конечно, не могла не чувствовать себя оскорбленной, так как она опять увидела поколебленными свои права на монополию опекунских забот о князе, – поколебленными в такой важный критический момент!

По причинам, которые, быть может, вполне выяснятся впоследствии, брак принца с Гедвигой был предметом самого горячего желания со стороны советницы. Этот брак, по-видимому, был поставлен теперь на карту, и каждое вмешательство третьего лица казалось ей помехой. Кроме того, в первый раз она увидела себя окруженной непроницаемыми тайнами, в первый раз князь безмолвствовал перед ней, могла ли она быть оскорблена более – она, главная двигательная пружина в механизме сказочного двора?

Мейстер Абрагам знал, что сохранение самого невозмутимого спокойствия – наилучшее оружие против всяких женских волнений: он безмолвно стоял около Бенцон, которая в глубоком раздумье облокотилась о перила моста (уже известного благосклонному читателю) и устремила свой взор на далекие кустарники, облитые последними лучами заходящего яркого солнца.

– Какой чудный вечер! – проговорила Бенцон, не оборачиваясь.

– Очень, очень хорошая погода! – ответил мейстер Абрагам спокойным, веселым тоном, точно у него было что-то радостное на душе.

– Вы, милый мейстер, – продолжала советница, – не должны сердиться на меня: я была так глубоко огорчена, когда князь вдруг подарил вам одному все свое доверие и пожелал услышать только от вас совет в таком деле, где искушенная житейским опытом женщина может посоветовать гораздо лучше. Но теперь я совершенно победила всякое чувство мелочного самолюбия – чувство, которое я была не в силах скрыть. Правда, князь должен был сам сказать мне все, но я теперь сама узнала его тайну другим способом и, в конце концов, могу только одобрить возражения, сделанные вами князю. Я готова сознаться, что я поступила не совсем похвально. Но меня может извинить одно: я повиновалась не столько женскому любопытству, сколько чувству глубокого участия ко всему, что касается княжеской фамилии. Узнайте же, мейстер: я подслушала весь ваш разговор с князем, поняла каждое слово.

Мейстером Абрагамом овладело странное чувство иронической насмешливости и горького раздражения. Так же, как и лейб-камердинер, он отлично заметил, что в углублении, покрытом кустами и находящемся перед окном рыбачьего домика, слышно каждое слово, которое здесь говорится. Однако, благодаря искусным акустическим приспособлениям, ему удалось сделать так, что разговоры, которые велись в домике, представлялись лицам, стоящим вне его, смутным, неопределенным гулом, где нельзя было разобрать ни одного слова. Мейстеру показалось поэтому очень жалким, что Бенцон прибегла ко лжи с целью узнать тайну, о которой она могла только подозревать. Впоследствии будет сообщено, о чем в рыбачьем домике князь говорил с мейстером Абрагамом.

– О, многоуважаемая, – воскликнул мейстер, – не что иное привело вас к рыбачьему домику, как живой дух предприимчивости и любознательности. Как мог бы я, хотя старый, но неопытный человек, обойтись без вашей помощи, находясь в столь затруднительном положении. Я мог бы теперь подробно рассказать вам все, что мне доверил князь, но дальнейшие рассуждения на эту тему излишни, так как вы сами уже все знаете.

Мейстер Абрагам так удачно принял тон сердечной доверчивости, что Бенцон, несмотря на всю свою проницательность, не могла сразу решить, мистификация это или нет. Попав в такое затруднительное положение, она лишилась всякой возможности изловить на слове мейстера и подставить ему ловушку. Она стояла, как прикованная к мосту, и смотрела в озеро, тщетно придумывая, что бы ей сказать.

Мейстер Абрагам наслаждался некоторое время замешательством Бенцон, потом мысли его перенеслись к событиям дня. Он живо чувствовал, что Крейслер являлся пунктом средоточия в круге этих событий; глубокое чувство скорби об утраченном друге охватило его и невольное восклицание сорвалось с его уст: «Бедный Иоганн!»

Советница быстро обернулась к мейстеру и горячо начала:

– Как, мейстер Абрагам, неужели вы допускаете ребяческую мысль, что Крейслер погиб? Что, собственно, доказывает окровавленная шляпа? Что могло бы так неожиданно побудить его к ужасному решению покончить с собой?.. Наконец, труп его был бы найден!

Мейстер немного удивился, когда Бенцон заговорила о самоубийстве в то время, как, по-видимому, здесь можно было иметь совсем иного рода подозрение. Однако, прежде чем он успел ответить, советница продолжала: