Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

(Мак. л.) …так же хорошо знал, как и проницательная фрау Бенцон, но, чтобы я получил от тебя известие именно теперь, именно сегодня, этого не предчувствовало мое сердце». Сказав это, мейстер Абрагам взял письмо, которое только что получил и по почерку которого он узнал руку Крейслера, положил его, не распечатывая, в ящик письменного стола и отправился в парк. Мейстер Абрагам уже с давних лет имел привычку не распечатывать письма, которые он получал, по целым часам, иногда даже по целым дням. Он рассуждал, что, если содержание письма безразличное, тогда все равно, когда его ни распечатать; если там какие-нибудь плохие известия, тогда, не читая их тотчас, можно провести еще несколько часов радостных или, по меньшей мере, спокойных; если же в письме приятные известия, солидный человек должен воздерживаться от слишком радостного чувства. Пишущий эти биографические повествования полагает, что, хотя стоическое хладнокровие мейстера Абрагама не подлежит никакому сомнению, тем не менее подобная привычка является известного рода боязнью проникнуть в тайну запечатанного письма. Получать письма – совершенно своеобразное удовольствие, и потому, как замечает один остроумный писатель, нам чрезвычайно приятны те лица, которые являются непосредственными виновниками этого удовольствия, именно – почтальоны. Пишущий сии строки помнит, как некогда во время пребывания в университете он, после долгих и напрасных ожиданий получить какие-либо известия от одной дорогой особы, со слезами на глазах умолял почтальона принести письмо из родного города, обещая дать за это хорошее вознаграждение. Почтальон с лукавой миной обещал исполнить просьбу и действительно через несколько дней принес письмо, притом вид у почтальона был такой торжественный, как будто бы получение письма было делом его личной предприимчивости, – понятно, что он получил надлежащее вознаграждение! Но, быть может, биограф слишком подчиняется чувству самообмана: он не знает, свойственно ли такое чувство и благосклонному читателю, испытывает ли читатель некий трепет, когда ему приходится распечатывать письмо. Весьма вероятно, что в данном случае нами овладевает чувство беспокойства перед темным грядущим, нам страшно тайны, которую разоблачит малейшее движение нашей руки. Сколько чудных надежд разбивается после того, как роковая печать сломана, сколько жарких стремлений угасает навсегда! На ничтожном листке бумаги мы прочли какое-то таинственное проклятие… и что же – сад, где мы думали совершать поэтические прогулки, вдруг утратил всю свою красоту, жизнь предстала перед нами, как безутешная пустыня. Если, действительно, хорошо собраться с духом, прежде чем заглянешь в будущее, тогда привычка мейстера Абрагама заслуживает извинения; той же привычкой обладает и автор данной биографии, именно с той поры его жизни, когда он получал письма, похожие на ящик Пандоры: едва только он их раскрывал, на него сыпались тысячи несчастий. Но хотя мейстер Абрагам ушел гулять в парк, не распечатав письма, благосклонный читатель должен тем не менее теперь же узнать, что именно написал Иоганн Крейслер. Вот содержание письма:

«Дорогой мейстер!

„La fin couronue les oeavres!“ Мог бы я воскликнуть, наподобие лорда Клиффорда в шекспировском „Генрихе VI“. Шляпа моя, сильно раненная, полетела в куст, а я вслед за ней упал навзничь. Кто падает таким образом в битве, тот редко встает. Однако, любезный мейстер, ваш Иоганн встал и немедленно. О тяжелораненом товарище, упавшем с моей головы, я не мог позаботиться, так как мне нужно было позаботиться кое о чем другом: я должен был посредством некоего прыжка уклониться от дула пистолета, направленного против меня шагах в трех. Кроме того, я сделал еще нечто, именно: из оборонительного положения перейдя в наступательное, я бросился прямо на стрелка и вонзил в него кинжал. Вы, мейстер, всегда упрекали меня в неспособности к историческому стилю, в наклонности к пышным фразам и ненужным отступлениям. Но что скажете вы о подробном описании моего итальянского приключения в зигхартсгофском парке, в княжеских владениях, которыми его светлость так кротко управляет, что для разнообразия позволяет даже разным бандитам хозяйничать в них?

Любезный мейстер, все сказанное представляет собой лишь беглый намек на содержание главы того исторического повествования, которое я намерен написать вам вместо ординарного письма. Относительно лесного приключения можно добавить лишь немногое. Рана в голову была поверхностная, и я немедленно решил не терять ни минуты. Но скажите мне, мейстер, – теперь же, или сегодня вечером, или завтра утром, – скажите, в чье тело вонзился мой кинжал? Мне было бы очень отрадно думать, что я пролил не обыкновенную человеческую кровь, а сиятельную, кажется, я не ошибаюсь в своем предположении.