Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

Однажды в прекрасную лунную ночь, когда я с приятелем Муцием направлялся к знакомым буршам на пирушку, со мной повстречался тот самый черно-серо-желтый изменник, низости которого я обязан утратой моей милой Мисмис. Кажется, я несколько оторопел при виде ненавистного соперника, которому я некогда должен был уступить позорнейшим образом. Во всяком случае верно то, что он прошел совсем рядом со мной, не кланяясь и даже, как почудилось мне, улыбаясь насмешливо, как бы сознавая свое превосходство. Вспомнил я об утраченной Мисмис, об оскорбительных побоях, и кровь закипела в моих жилах. Муций заметил мое взволнованное состояние. Когда я сообщил ему свои наблюдения, он согласился со мной и сказал:

– Да, да, это, брат, верно. Он состроил ужасную харю, когда шел мимо тебя, я думаю, что он просто хотел тебя тушировать. Впрочем, мы скоро разузнаем это дело в точности. Если я не ошибаюсь, пестроцветный филистер завязал здесь поблизости новую интрижку: каждый вечер он шляется по этой крыше. Подождем немного, быть может, мсье донжуан отправится скоро назад, тогда все выяснится.

И действительно, немного погодя пестрый негодяй показался опять, нагло выступая и еще издали смеривая меня презрительным взглядом. Гордо и бестрепетно устремился я ему навстречу; мы прошли друг мимо друга так близко, что хвосты наши ударились весьма нелюбезно. Я тотчас же остановился и, обернувшись, проговорил твердым голосом: «Мяу!» Он точно также остановился и, обернувшись с наглостью, заявил: «Мяу!» После этого мы разошлись.

– Несомненный туш, – гневно воскликнул Муций, – завтра же вызываю этого пестрого негодяя.

На другое утро Муций отправился к нему и спросил от моего имени, коснулся ли он моего хвоста. Тот велел мне ответить, что он коснулся моего хвоста! Затем я: «Если он коснулся моего хвоста, должен ли я принять это за туш». Затем он: «Пусть принимает за что хочет». Затем я: «Принимаю за туш». Затем он: «Да он и не знает, что такое туш». Затем я: «Отлично знаю, лучше даже, чем он». Затем он: «Очень мне нужно тушировать такого ничтожного человека». Затем я: «Все-таки принимаю это за туш». Затем он: «Мурр – глупый мальчишка». Затем я, чтобы превзойти его: «Если я глупый мальчишка, тогда ты – подлый шпиц!» За сим последовал решительный вызов.

(Примечание издателя. О, Мурр! Любезный кот мой! Или понятие о чести не изменилось со времени Шекспира, или ты повинен в писательской лжи, т. е. в такой лжи, которая должна придать твоему рассказу больше блеска и живости. Прелиминарии твоего дуэлиста, пестроцветного пенсионера, не являются ли настоящей пародией на отраженную семь раз ложь Пробштейна в комедии «Как вам будет угодно?». В этих прелиминариях мы видим все ступени постепенного перехода от вежливого вопроса к учтивой колкости, от грубого возражения к смелому отрицанию, кончая даже наглым противоречием. Мурр! Славный кот мой! Рецензенты обрушатся на тебя, но, по крайней мере, ты доказал, что читал Шекспира не без толку, а это извиняет многое.)

Откровенно говоря, я несколько смутился, когда получил серьезный вызов на царапанье. Я вспомнил, как жестоко обошелся со мной пестрый изменник, когда, обуянный ревнивым пылом, я напал на него. При чтении кровожадной записки я невольно побледнел. Муций, должно быть, заметил мое волнение.

– Ну, брат Мурр, – сказал он, – ты, кажется, немножко струхнул перед первой дуэлью?

Я не постеснялся открыть душу дорогому другу и сообщил ему о причинах своей тревоги.

– Эх, братец! – сказал Муций. – Ты совсем забыл, что в те времена, когда наглец оттузил тебя, ты еще был молокосос, мальчишка, между тем как теперь ты настоящий, бравый бурш. Кроме того, тогдашнюю твою борьбу с пестрым мерзавцем отнюдь нельзя назвать не только дуэлью, состоявшейся по всем правилам искусства, но и обыкновенным поединком. Это, братец, была просто-напросто филистерская потасовка, совершенно неприличная для серьезного кац-бурша. Заметь, Мурр: ничтожные люди, столь завистливые по отношению к нашим дарованиям, упрекают нас в позорной склонности к подлым, неприличным дракам и презрительно называют свои собственные драки – кошачьими. Уже по этому одному всякий добропорядочный, благовоспитанный кот всегда будет избегать поединков дурного тона. Итак, приятель, оставь все свои страхи и опасения, будь тверд и сохрани в душе гордое убеждение, что во время правильной дуэли ты отомстишь ему за все несправедливости, сумеешь исцарапать этого пестрого глупца так основательно, что он позабудет надолго свои любовные интрижки и пошлое фатовство. Однако позволь! Мне думается, что именно после всего происшедшего между вами поединок на царапанье будет недостаточным, нужно придумать что-нибудь более решительное – ну, там, кусанье, что ли. Надо поговорить об этом с буршами!