Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

Эта ария удалась Крейслеру более, чем что-либо. Сладостная скорбь пламенной любви была выражена в простой мелодии с такой глубиной, с такой силой, что каждое чувствующее сердце поддавалось неотразимому обаянию. Юлия окончила, погрузившись всецело в воспоминание о Крейслере, она взяла еще несколько аккордов, казавшихся как бы эхом ее задушевных мыслей. Вдруг двери растворились, она оглянулась, и, прежде чем успела опомниться, принц Гектор был уже у ее ног и крепко сжимал обе ее руки. В страшном испуге она громко вскрикнула, но принц заклинал ее всеми святыми успокоиться и дать ему две минуты времени, чтобы он мог взглянуть на нее, чтобы он мог услыхать ее небесный голос. В выражениях, продиктованных, по-видимому, самой безумной страстью, он стал говорить, что он любит ее, только ее, что мысль о браке с Гедвигой кажется ему ужасной, мучительной. Потому он и хотел бежать, но, побежденный страстью, которая может кончиться только со смертью, он вернулся назад, чтобы увидеть Юлию, поговорить с ней, сказать, что только она составляет для него и жизнь, и все, все!

– Прочь от меня! – воскликнула Юлия в смертельной тоске. – Уйдите, принц, вы убьете меня!

– Никогда! – воскликнул принц, прижимая к своим губам руки Юлии и целуя их с бешеной страстью. – Роковой миг, который должен решить вопрос жизни и смерти, настал… Юлия, неземное божество, можешь ли ты отвергнуть меня, ты моя жизнь, ты мое блаженство! Нет, ты любишь меня, Юлия, я это знаю, ты любишь меня, и райские двери открыты предо мной!

Принц обнял полуобезумевшую от страха и тоски Юлию и страстно прижал ее к своей груди.

– Горе мне, несчастной! – воскликнула она еле слышным голосом. – Неужели никто не сжалится надо мной!

Вдруг за окном мелькнул блеск факела, и снаружи раздались голоса. Юлия почувствовала на своих губах горячий поцелуй… В то же мгновение принц исчез.

Вне себя выбежала Юлия навстречу матери, и та с ужасом выслушала от нее рассказ обо всем, что произошло. Бенцон начала всячески утешать свою дочь, говоря, что пристыдит принца и выведет его на чистую воду.

– О, нет, – воскликнула Юлия, – не делай этого, мама! Я умру, если князь, если Гедвига узнают…

Рыдая, она спрятала свое лицо на груди матери.

– Ты права, – ответила Бенцон, – ты справедливо рассудила, милое, славное дитя мое! Никто пока не должен знать, что принц здесь и что он преследует тебя своими ухаживаниями. Его соумышленники будут молчать поневоле, а что у него есть соумышленники, в этом не может быть ни малейшего сомнения: иначе он не мог бы оставаться здесь, в Зигхартсгофе, незамеченным, не мог бы и проникнуть в наш дом. Удивительно, однако, каким образом принц мог ускользнуть отсюда, не встретившись ни со мной, ни с Фридрихом, светившим мне! Когда мы пришли, старик Георг спал очень неестественным сном. А где же Нанни?

– В том-то и беда, что она больна, – пролепетала Юлия, – я должна была отослать ее.

– Быть может, я ее вылечу! – проговорила Бенцон, быстро отворяя дверь в соседнюю комнату.

Там стояла Нанни, совершенно одетая, и подслушивала разговор. В ужасе она упала на колени перед госпожой Бенцон.

Нескольких вопросов советницы было вполне достаточно, чтобы узнать, что старый кастелян, которого считали таким преданным…

(М. прод.) …должен был узнать! Муций, мой верный брат, мой закадычный друг скончался, вследствие жестокого поранения задней ноги. Глубоко поразила меня печальная весть: лишь теперь впервые я почувствовал, чем был для меня Муций! В следующую ночь, как я узнал, в погребе того дома, где жил мейстер, должны были совершиться похороны. Я обещал не только быть там в надлежащее время, но и позаботиться о яствах и напитках, дабы, по старому благородному обычаю, устроить заупокойную трапезу. На самом деле, весь следующий день я понемножку перенес в погреб весь свой богатый запас, состоявший из рыб, куриных костей и зелени. Для читателя, который жаден до мелочей и непременно желает в подробности узнать, как я достал напитки, я могу сообщить, что без всяких особых затруднений я получил их от знакомой служанки. Я ее частенько видел в погребе, навещал и в кухне; эта служанка питала исключительную симпатию ко всему нашему роду и в особенности ко мне: видаясь, мы постоянно играли самым приятнейшим образом. Она неукоснительно предлагала мне в виде угощения кусок чего-нибудь из съестного, и, хотя эти куски были менее лакомы, чем кушанья мейстера, однако я их всегда съедал из вежливости. Растроганная служанка приглашала меня к себе на колени и так нежно почесывала мне за ухом, что я представлял собой чистейшее воплощение блаженства. Когда теперь эта приятнейшая особа хотела вынести из погреба большой горшок с молоком, я, находясь в это время там же, самым вразумительным образом выказал ей мое живейшее желание получить молоко в собственное пользование.