– Ах ты, потешный Мурр, – сказала служанка (она, как и все, жившие по соседству, знала мое имя), – ах, ты, потешный кот, уж верно ты хочешь угостить кого-нибудь, не один же ты выпьешь все это молоко! Ну, так и быть, возьми его себе, я достану другую крынку!
С этими словами она поставила горшок с молоком на землю и вышла из погреба, погладив меня по спине, причем я живописнейшими прыжками выразил ей свою радостную благодарность. Заметь при сем, юноша-кот: знакомство и даже сентиментально-фамильярное обращение с дружелюбной служанкой может быть столько же приятно, сколько и плодотворно для всех молодых людей нашего рода и нашего сословия! Около полуночи я спустился вниз и направился в погреб. Печальное, душу терзающее зрелище! В середине подвала лежал труп моего дорогого, возлюбленного друга на катафалке, который состоял всего-навсего из пучка соломы (сообразно с простыми, скромными привычкам покойного). Все коты уже собрались; глубоко взволнованные, мы молчаливо пожали друг другу лапы, со слезами на глазах уселись вокруг катафалка и затянули плачевную песнь: раздирательные звуки с ужасающими раскатами грянули под сводами погреба. Это были печальнейшие, безутешные вопли, ни один человеческий орган не мог бы выразить такую страшную скорбь.
По окончании похоронной песни из круга присутствующих котов вышел весьма приличный юноша, одетый довольно нарядно – в черное с белым. Ставши у изголовья покойника, он произнес речь, которую я привожу здесь целиком (хотя оратор сказал ее экспромтом, однако он мне сообщил ее письменно).