Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

«О, Муций! Воззри на нас! Взгляни на слезы, проливаемые нами, услышь безутешные вопли – в память о тебе раздаются они, наш усопший возлюбленный брат! Взгляни на нас сверху или снизу, как удобнее для тебя, будь духом своим между нами, если ты еще обладаешь каким-нибудь духом! Братья! Как было упомянуто, я умалчиваю о биографии покойного, ибо ничего по этой части не знаю, но тем живее встают в моей памяти превосходные душевные качества покойного, о них-то я вам и буду говорить, дабы вы, мои дорогие друзья, почувствовали во всем объеме ужасную потерю, понесенную вами вместе со смертью этого чудного кота! Внемлите, о юноши, и никогда не уклоняйтесь со стези добродетели! Немногие в жизни являются тем, что представлял из себя Муций, этот достойный член котовского общества, хороший и верный супруг, превосходный, любящий отец, ревностный поборник истины и справедливости, неутомимый благотворитель, опора бедняков, надежный друг в беде! Он был достойным членом котовского общества, ибо всегда выказывал склонность к прекрасному образу мыслей и был даже расположен к некоторому самопожертвованию – в тех случаях, когда исполнялись его желания. Враждовал же исключительно против тех, кто противоречил ему и не хотел подчиняться его приказаниям. Он был хорошим и верным супругом, ибо он бегал лишь за теми кошками, которые были моложе и красивее его жены, и только в тех случаях, когда его к тому влекла непреодолимая страсть. Он был превосходным отцом, ибо никогда не слышно было, чтобы он пообедал кем-нибудь из своих юных котят, что нередко бывает с бессердечными, грубыми отцами нашего рода. Напротив, он бывал очень рад, что мать уносила их с глаз долой, после чего он никогда больше не интересовался их судьбой. Он был ревностным поборником истины и справедливости, ибо готов был отдать за них жизнь свою, но, зная, что жизнь дается однажды, он нимало не беспокоился ни об истине, ни о справедливости. Он был неутомимым благотворителем, опорою бедных, ибо неукоснительно в первый день каждого нового года он сносил на двор для бедных братьев-котов маленький селедочный хвостик или две-три субтильных косточки. Исполнив таким образом обязанности кота-филантропа, он сердито ворчал на всех, кто в нужде своей требовал от него большого. Он был верным другом в беде, ибо, попадая в какую-нибудь беду, он не забывал даже о тех друзьях, которыми раньше совершенно пренебрегал. Усопший брат, что должен я еще сказать о твоем героическом мужестве, о твоем благородном, изысканном вкусе ко всему высокому и прекрасному, о твоей эрудиции, о твоем эстетическом, чувстве, о всех тех многосложных, разнородных добродетелях, которые соединились в лице твоем? Зачем говорить, зачем увеличивать нашу и так превеликую скорбь, скорбь о твоей безрадостной кончине! Друзья, огорченные братья! Да будет усопший примером для нас, приложите все наши силы к тому, чтоб идти по его благородным стопам, к тому, чтоб сравняться с ним в совершенстве, – и в смерти тогда мы найдем такой же глубокий покой, – невозмутимый покой истинно мудрого мужа-кота, полного всех добродетелей! Взгляните вы только, как он безмятежно лежит, не двинется с места, не шевельнет своей лапкой, не улыбнется довольной улыбкой, услышав мои похвалы! Знайте, скорбящие братья, что даже и брань не возмутила бы нисколько его безучастья! Мало того, если б даже сюда, в мирный наш круг, ворвался филистер, презренный, губительный шпиц, усопший не стал бы ему в стремительном гневе царапать глаза, не возмутился бы он и тогда в своем безмятежном, глубоком покое!

Наш друг, наш превосходный Муций – теперь превыше всех похвал и порицаний, превыше всех насмешек, издевательств и вражды, всей суеты житейской; нет более для друга у него ни приветливой улыбки, ни пламенных объятий, ни честного лапопожатия, но также нет и для врага ни острых зубов, ни когтей! В силу своих добродетелей, он достиг покоя, которого тщетно искал при жизни! Правда, мне представляется, что все здесь собравшиеся и трогательно оплакивающие друга должны прийти к состоянию этого покоя, даже и не будучи подобными ультрадобродетельными котами; следовательно, должен быть какой-нибудь иной мотив, побуждающий нас к добродетели, но это мысль, которую я предоставляю собственной вашей обработке. Что касается меня, я, собственно, хотел бы глубоко внедрить в ваше сердце желание научиться умирать геройски, как Муций. Но, пожалуй, вы представите мне ряд серьезных возражений. Вы можете, чего доброго, сказать, что, напротив, покойный должен был научиться большей осторожности, дабы не попасть в капкан и не умереть преждевременно. Сверх сего припоминаю еще, как один весьма юный котенок, услыхав увещания учителя, что кот всю свою жизнь должен готовиться к тому, чтоб умереть, – крайне пренебрежительно заявил: „Это, должно быть, совсем нетрудно, ибо каждому удается сразу! Итак, омраченные юноши, посвятим несколько мгновений безмолвному созерцанию!“»