Лечебное дело zyablikova

– Алексей Кондратьевич, к Валерью Васильевичу ещё 23 повторных записано сегодня,– сухо отвечал я. – Это, не считая первичных. Регистратуру мы уже предупредили, что один травматолог остался… но их предупреждай, не предупреждай – первичные как шли, так и идут, вот две новые карточки мне сейчас положили. "Скорая" как к нам везла, так и везёт. Ещё и по направлениям идут, по цыто, от невропатолога идут с ЧМТ, чтобы я их на рентген черепа направил своей мозолистой рукой… ибо не царское это дело. Плюс, у меня повторных ещё 16 человек запланировано! С приёмного отделения, с травмпункта вчерашние идут, кто по дежурству ночью обращался, проспались, за больничным приходят. А у меня приём строго до 15.00, и это не моя прихоть – мне в 16.00 в Ящеровке надо быть, где я внешним совместителем на полставки, у меня там приём начинается!

– Глаза боятся, а руки делают, – наставительно изрекал КМН и исчезал. Что он там руками делал, непонятно, так как меньше больных у меня под дверью (которая открывалась и закрывалась теперь в 2 раза чаще) не становилось, а в 14.00 и сам Алексей Кондратьевич испарялся как сон, как утренний туман… как инвалиду II группы, ему положен был сокращённый рабочий день, хотя он был оформлен на 1.0 ставки заведующего отделением и 1.0 ставки амбхирурга. Но он, в основном, ходил с внеземным видом по вверенному ему хиротделению и со смехерочками околачивал груши в различных кабинетах, заодно высматривая и вынюхивая, кто где плохо сидит, в смысле, каких больных из очереди можно себе забрать. В этом смысле "глаз был алмаз" у него.

Могла прийти наша старшая, но лишь затем, чтобы узнать, что там делает Валерон, на каком он этапе к полной и безоговорочной деградации. Наверняка она "стучала" более высокому начальству, но то хоронилось хранило молчание.

Я имею виду завполиклиникой, который "начните с себя". Поставь я его в известность, он бы немедленно распорядился ни шагу назад! ни в коем случае не уходить, всех принять "ввиду сложившейся ситуации". То, что никакой "ситуации" не сложилось, просто у Валерона очередной, плановый запой, "озвучивать" нельзя было, ибо:

– Доктор, прежде, чем критиковать кого-нибудь, начните с себя! А то все мы знаем, как кому-то надо себя вести, а как себя надо вести, мы не знаем… я поговорю завтра с Валерием Васильевичем! А пока примите всех его пациентов.

А завтра Валерон вообще не приходил и никто с ним не говорил.

Тот аргумент, что мне сейчас надо ехать в Ящеровку на приём, завполиклиникой только раздражал:

– Ваши подработки – это ваше личное дело! В Ящеровке – отдельная поликлиника и свой главврач, пусть он и решает эту проблему! Доктор, у вас основное рабочее место – Шишкино! Сперва здесь всё закончите, а то наоставляете хвостов, а они потом жалобы пишут, что их не приняли. Придётся мне с вас объяснительную брать, отписываться…

Валерон, счастливчик, ещё ни разу не писал объяснительных, которых никто с него не требовал.

Поэтому у меня оставалась только одна опция – матерясь сквозь зубы, слушая, как грозно шумят непринятые больные за дверями раздевалки, переодеться в "гражданку", выйти в коридор, и не взирая на угрозы и проклятия, которыми меня усиленно осыпали, пройти к выходу… идти надо было с мордой топором, строго прямо, быстро и уверенно, не поддаваясь на провокации, перешагивая через умирающих пациентов, твёрдо и брезгливо, как через свеженаблёванные пятна на снегу (шампанское+водка+шуба+оливье) после новогоднего дежурства. Иначе немедленно почувствуют слабину и напишут столько жалоб на то, что "врач категорически отказался принять", сколько их там сидеть осталось…

Разумеется, ни о каком человеческом достоинстве, да и просто о чём-то человеческом, в такие минуты и речи не было.

Побывав пару раз в подобных переделках, я решил отработать тактику элегантного ухода на будущее. Проблема усугублялась тем, что непринятые валероновы пациенты были ужасно агрессивны. Я уже писал, что тот сидел пьяненьким "вжопу", под фейс-пальмой, из-под листвы которой выглядывал безумный глаз. Больные вроде бы ничего не замечали, но не заметить нельзя было, поэтому страшное напряжение от того, что в кабинете принимает "с утра пьяный" врач, передавалось безмолвно с каждым больным и наэлектризовывало очередь, так, что над ней аж искрило! Вот с этой звенящей электростатикой они и обсаживали мою дверь после скоропостижного ухода своего врача. Если и я ушёл бы, их не приняв, меня просто убило атмосферным электричеством, как Георга Рихмана, сподвижника Ломоносова…

Техника элегантного ухода была такая:

I. Я приходил теперь не к 8.00, а к 7.45 и переодевался не в раздевалке, а прямо в кабинете. Кабинет был маленьким, угловым, 3х3м. Свою одежду я вешал в шкаф, прикрытый от дверей ширмой. Там ещё стояли умывальник и тумбочка – распивочный уголок Валерона. Места, чтобы переодеться, было очень мало, но при наличии соответствующей мотивации, достаточно.