Лёд (СИ)

Я чувствовала, как слабо сжимают мою ладонь холодные пальцы Ниэллина, как буря отталкивает его от меня, тянет прочь, чтобы отнять, унести, навечно скрыть во мраке!

Нет! Не поддамся! Не отпущу любимого!

Вцепившись обеими руками, я потащила его обратно, проталкиваясь сквозь ледяной ураган, как сквозь бешеное течение реки. Никогда еще не было мне так тяжело — ведь у Ниэллина не осталось сил противиться свирепому ветру.

Шаг. Еще шаг.

Немели руки, ноги вязли в снегу, лед под нами трещал и прогибался. Черная вода сочилась снизу, тисками охватывая лодыжки... Неважно! Я должна идти вперед.

Густой снег летел в лицо, ослеплял, но сквозь него забрезжил теплый золотистый отсвет, похожий… Да! Похожий на свет Дерев!

С каждым шагом отсвет становился ярче, пока не превратился в ровное, ясное сияние. Ветер слабел, идти сквозь него стало проще, да и Ниэллин уже не тянул меня назад, а легко шагал рядом. Рука его согрелась в моей руке. Скользкий лед под ногами сменился мягкой землей, из нее на глазах поднималась трава. Снег таял, слезами умывал лицо, влага испарялась от ласкового тепла, струящегося навстречу… Заблистала листва деревьев, послышался птичий щебет. Полной грудью я вдохнула нежный, ароматный, как вино, воздух…

Неодолимая истома охватила меня. Пальцы разжались…

Опустившись на траву, я погрузилась в глубокий сон.

18. Свет

Спать было так тепло и уютно! Но кто-то настойчиво тряс меня, теребил, и кокон сна мало-помалу истончался. Я постаралась погрузиться в него поглубже… и тут лоб и щеки обжег ледяной холод!

Дернувшись, я открыла глаза.

— О Элберет!.. — выдохнул Ниэллин. Он склонился надо мной с комком снега наготове; в полутьме виднелся свод норы. — Тинвэ! Как ты меня напугала!

Он закашлялся. А я возмутилась: кто еще кого напугал!

Хотела подскочить, высказать возмущение — и не смогла: тело затекло так, что я едва могла пошевелиться, горло пересохло, язык не ворочался.

Я не тень, раз тело при мне! И Ниэллин, хоть изможден хуже мертвеца, явно не бесплотен. Да и тесная ледяная нора никак не Чертоги Мандоса!

— Как… ты себя… чувствуешь? — проскрипела я.

— Плохо, — признался он. — А как иначе? Полкруга тебя добудиться не могу! Лежишь — не шевелишься. Осанвэ не слышишь, словно… А, ладно!

Рукавом утерев лоб, он отбросил снежный комок, потом усадил меня и подал кружку с питьем. Это был все тот же ивовый отвар!

Горечь снадобья взбодрила, и дар речи вернулся ко мне:

— Ниэллин, разве сам не помнишь, как болел?

Он привлек меня к себе, обнял, поцеловал шершавыми губами:

— Что-то помню. Прости. Я дурак. Не злился бы попусту, так и не заболел бы. Когда почувствовал, я… сначала надеялся, что на ходу пройдет. Потом надеялся, что успеем с нашими встретиться, прежде чем… ну… Чтобы ты одна здесь не осталась. Как понял, что плохи дела, пробовал себя полечить. Еще хуже стало. А дальше… странное что-то… Ох, как же я рад, что ты очнулась!

Зачем он просит прощения? Он ведь не нарочно. И вообще в его болезни я виновата больше!

Я вцепилась в Ниэллина, и он крепко прижал меня к себе. Мы словно боялись, что, стоит хоть на мгновение разомкнуть объятия — и нас вновь затянет смертная ледяная тьма. Я ощущала жесткость его рук и тепло его тела, слышала ровное дыхание. Мы правда живы! Страшная хворь отступила!

Это настоящее чудо! Ведь мы вступили уже на путь мертвых — и вернулись с него. Или мое видение было лишь сном?

Я пересказала его Ниэллину.

Помолчав, он заговорил тихо:

— Мне мерещилось средоточие снежной бури. Ветер давил на грудь, сбивал с ног, тащил за собой. Снег душил и залеплял горло. Я пытался устоять, идти… хотя бы ползти… и не мог. Буря затмевала разум, исторгала душу, самую плоть обдирала с костей. Когда меня почти не осталось — явилась ты. Утишила ветер, отстранила снег. Взяла за руку и повела за собой. Нас осиял золотой свет, я смог вздохнуть… Это был не просто сон. Ты исцелила меня, Тинвэ. Не удивительно, что ты сама лишилась сил.

— Глупости, — возразила я неуверенно. — Ты же знаешь, у меня нет целительского дара.

— Не знаю. Знаю одно — без тебя я бы умер.

Может, он прав, и я в самом деле помогла ему одолеть хворь? Но сдается мне, в этом больше заслуга моего упрямства, чем дара к исцелению!

Долго ли блуждали наши души? Давно ли вернулся к жизни Ниэллин?

Уступая моим расспросам, он рассказал, что очнулся несколько часов назад в холоде и кромешной тьме, задыхаясь от чада лампы, уже погасшей. Я лежала рядом тихо и неподвижно, и Ниэллин испугался, не угорела ли я. Однако быстро убедился, что я просто сплю. Тогда он попытался открыть вход, чтобы впустить свежий воздух и хотя бы лучик света, но ему хватило сил лишь чуть-чуть подвинуть волокушу: ее доверху завалило снегом. Пробив маленькую отдушину, Ниэллин долго возился, пока наощупь разжег светильник, натопил воды, настрогал мяса. Потом принялся будить меня, чтобы накормить. Звал меня вслух и по осанвэ, расталкивал, тряс — без толку: я лежала словно мертвая.