Лёд (СИ)

Прошла вечность, пока мне удалось на ощупь найти огниво и растопку, высечь искру, раздуть лучинку и зажечь лампу. Ниэллин все кашлял. Я потрясла его за плечо, перевернула на спину — он едва приоткрыл глаз

— Ниэллин, что с тобой?!

Он не ответил.

Руки его заледенели, лоб пылал, между приступами кашля он дышал часто и тяжело, будто долго бежал по неровному льду, и при каждом вдохе в груди у него хрипело.

Сомнений нет, это грудная хворь. Надо же ей накинуться сейчас, когда мы одни, когда на лиги и лиги вокруг нет никого, способного к врачеванию!

Почему он так разболелся?!

Едва вопрос пришел мне на ум, как я уже знала ответ. Кого угодно изнурят бесконечные лишения и непомерные усилия, ранение друга, смерть отца… А тут еще гибель лютни и мои капризы! Если бы я вчера не поддалась унынию, если бы заставила себя двигаться и согрелась сама, то Ниэллину не пришлось бы раздеваться и мерзнуть на ветру. В его болезни — моя вина, и не малая!

Но сокрушаться некогда, надо помочь ему!

Я снова попыталась привести его в чувство:

— Ниэллин, очнись! Что мне делать? Где лекарство?

— Душно… позови… отца…

Я похолодела. У него помутился рассудок, он не помнит даже, что Лальмион погиб! А вдруг я не справлюсь и он… тоже…

Нет! От грудной хвори не каждый умирает. Ниэллин выживет, если я буду лечить его, а не бесполезно заламывать руки!

Чтобы облегчить дыхание, я распахнула на нем меховую одежду, распустила шнуровки куртки и рубахи, растерла грудь жиром из светильника. Потом, порывшись в сумке Лальмиона, нашла мешочек с ивовой корой. Будет ли от нее толк? Я не знала. Но других-то лекарств нет.

Ножом я сколола кусок льда со стены, раздробила в кружке, а потом бесконечно долго держала ее над самым огоньком лампы, дожидаясь, пока лед растает, а вода закипит. В кипятке заварила кору и этим отваром напоила Ниэллина.

Сперва ему полегчало: он прекратил кашлять и крепко заснул. Теперь стал слышен вой ветра и шуршание снаружи, и я заметила, как в щели под волокушей набивается снег. Опять метет…

Уже давно меня звал Тиндал, но, занятая больным, я не могла ответить ему. Теперь ответила и сразу ощутила его расстройство и досаду. Он сердился на меня — почему молчу, — но куда больше сокрушался из-за вьюги, застигшей их в непролазных буераках. Дальше идти невозможно, надо ждать, пока хоть немного просветлеет. Тиндал и нас просил переждать непогоду на месте, «а то потеряетесь, убредете куда-нибудь, не будем знать, где искать вас!».

«Не беспокойся. Мы уже стоим, — ответила я. — Нам торопиться некуда»

И закрылась.

Не могла я признаться Тиндалу в болезни Ниэллина! Ведь ни он, ни Айканаро, ни Алассарэ с Арквенэн не в силах помочь ему. А они непременно ринутся к нам сквозь буран… и, чего доброго, сгинут сами. Этого я себе не прощу! Скажу позже, когда прекратится метель. Может, Ниэллину к тому времени станет лучше?

К ужасу моему, вскоре у него вновь начался озноб и кашель, а сон превратился в беспокойное, не дающее отдыха забытье. Он метался так, что медвежья шкура сбивалась. Я расправляла шкуру, придерживала и приподнимала его, чтобы напоить. Он послушно глотал отвар, широко раскрывал блестящие глаза, но, не узнавая, смотрел сквозь меня, на что-то нездешнее, далекое от тесного убежища среди льдов.

Не Чертоги ли Мандоса видел он?

Я звала его вслух — он не слышал. Пыталась дозваться его по осанвэ, коснуться его души, облегчить муку — он был наглухо закрыт. Будто, привыкнув бороться с чужими страданиями, даже в беспамятстве не допускал меня до своих

От бесплодных усилий отчаяние все сильнее давило на меня, сковывало, запускало в сердце ледяные когти. Я пыталась стряхнуть его, пыталась вспомнить Свет и благодать родного края, воззвать к Элберет или к Манвэ... Но сквозь тучи и снег, сквозь низкий свод над головой не видно было звезд — и душа моя словно онемела. Не пришло ни звука песни, ни слова молитвы. Я могла лишь подавать больному питье, поддерживать при кашле и отирать выступавший у него на лбу липкий пот.

Не знаю, сколько времени так прошло — несколько часов? полкруга? круг? Но Ниэллину стало совсем худо. Он не мог уже метаться и, задыхаясь, хватал ртом воздух, словно рыба на льду; черты его жутко заострились, взгляд помутнел, почерневшие губы запеклись корками.

Я смочила их последними каплями отвара. А потом легла рядом, взяла его за руку, снова открыла осанвэ… и почувствовала, как сквозь пелену смертной муки Ниэллин потянулся ко мне.

Он умирает. Я не сумела исцелить его и не сумею удержать, как он удержал Алассарэ. Наш поход среди льдов закончился. Но я не отпущу Ниэллина одного в последнее путешествие, куда вот-вот устремится его дух!

Быть может, Владыка Мандос не разлучит нас, если мы предстанем перед ним вместе?

Однако, когда душа моя встретилась с душой Ниэллина, мы не оказались в туманных Чертогах и не лишились телесных чувств. Как при жизни, нас окружила воющая ледяная тьма. Ветер не давал вдохнуть, снег пронзал насквозь, забивал грудь, распирал ее колкой, саднящей болью.