Лёд (СИ)

Что он делает? Наверное, он разгорячен своей беготней. Но мороз и ветер не принесут ему пользы!

— Ниэллин, не мерзни. Возьми свою куртку, мне уже тепло!

Он отмахнулся.

Что ж, не слушает — я сама позабочусь о нем. Но выпутаться из его куртки, тяжелой и тесной, оказалось нелегко. Когда я, вспотевшая от борьбы, стащила ее, Ниэллин уже дрожал.

Я уговорила его надеть куртку. Как и накануне, мы боком взгромоздили пустую волокушу на ледяные глыбы, постелили внутрь медвежью шкуру, заткнули щели сумками.

Ниэллин достал новую растопку. Сухая, пропитанная лаком стружка занялась от одной искры. Мы запалили лампу, натопили в кружках воды, настрогали мерзлого мяса…

Все было как обычно — и по-другому. Казалось, оставшись вдвоем, мы должны были чувствовать особую близость. Однако между нами будто пролегло отчуждение.

Одолев краткую вспышку раздражения, Ниэллин вновь стал терпелив и мягок. Но так и не открыл осанвэ. От этого чудилось, что в душе он обижен или сердит, и во мне против воли шевелилась ответная обида.

Он, наверное, жалеет, что связался со мною, что из-за меня ему пришлось расстаться с товарищами, разбить лютню. Но, конечно, молчит об этом. Напрасно! Я все равно догадалась и согласна: ему есть о чем жалеть — навесил на себя такую обузу!

Спохватившись, в ужасе от собственных недобрых мыслей, я прогнала их прочь. Как можно думать такое о Ниэллине? Он любит меня и не жалеет о моем спасении!

Вот бы, открыв осанвэ, прикоснуться к его душе, почувствовать его любовь! Тогда мои уныние и усталость развеются без следа. Но… прежде они навалятся на Ниэллина, да и нелепые подозрения скрыть не удастся. Он точно обидится и будет прав!

Мы улеглись на медвежью шкуру, не раздеваясь, укрылись одеялами. Ниэллин загасил светильник и, придвинувшись, обнял меня поверх всех покровов. Не таких объятий мне хотелось! Но сегодня ему незачем ложиться со мной иначе, я ведь не умираю от холода…

Сон одолел меня, избавив от колкой досады.

В эту ночь мне было тепло, я хорошо выспалась и проснулась в добром настроении. Оно еще улучшилось, когда я дозвалась Тиндала: его осанвэ стало яснее, а значит, друзьям удалось хоть немного нагнать нас, несмотря на движение льда. И впрямь есть надежда на встречу!

Однако Ниэллин все еще был не в духе: хмурился, молчал и еле выдавил из себя улыбку в ответ на хорошую весть. Должно быть, мои вчерашние обиды задели его, хоть я скрывала их как могла. И это в придачу к трудному пути и к разбитой лютне! Быть может, если я сегодня не буду вредничать, он приободрится?

Без проволочек мы собрались и вышли в путь.

За ночь небо затянуло облаками, звезды скрылись. Опасаясь заблудиться без путеводных знаков, мы старались не отходить от разводья. В темноте пробираться по буеракам приходилось едва ли не на ощупь, и мы двигались вперед со скоростью улитки.

Все же скоро разводье заметно сузилось. Не успели мы обрадоваться, как попали в совсем уж невообразимые нагромождения вывороченных льдин. С пол-лиги мы не столько перебирались через гряды, сколько лезли по ним — с одной скользкой глыбы на другую. Силы наши почти иссякли, когда, одолев очередной гребень, мы увидели, что разводье закончилось и далеко на восток от нас простирается сплошной лед.

Должно быть, в этом месте ледовые поля сомкнулись, смяв и вздыбив края. Теперь нам надо было вернуться к разводью и идти на север по восточной его стороне, навстречу друзьям в надежде рано или поздно найти их.

Здесь бугры и трещины попадались реже, и поначалу мы шли довольно быстро. Но вскоре я заметила, что с Ниэллином неладно: время от времени он спотыкался, замедлял шаг, и ему требовалось отдышаться всякий раз, как мы перетаскивали волокушу через какое-нибудь препятствие.

Это не похоже на простую обиду! Что с ним?

— Ничего, — буркнул он, когда я решилась спросить. — От вчерашней беготни устал. Ерунда, — и добавил мягче: — Не бери в голову. Пока лед позволяет, надо идти. Чтобы наших встретить поскорее.

Не могла я не брать в голову! Я видела, как тяжело он волочит ноги, как зябко ежится, отворачиваясь от ветра. Да он совсем замерз! Вдруг обморозился, как Лальмион?

Высмотрев подходящее укрытие — глубокую нишу под опиравшимися друг на друга льдинами — я заявила, что сил у меня больше нет и дальше не ступлю ни шагу. Ниэллин не спорил. С моей помощью он разгрузил волокушу, прикрыл ею лаз. Получился низкий грот, который был просторнее норы под санями. Когда мы заползли туда, расстелили шкуру и разожгли лампу, я первым делом заставила Ниэллина разуться… и вздохнула с облегчением, увидев, что ноги его целы. Однако он совсем измотался: вытянулся на шкуре и уснул, не дождавшись, пока я согрею воды и сделаю ужин. В одиночестве пожевав строганину и напившись тепловатой воды, я загасила лампу и тоже улеглась.

Спала я недолго. Меня разбудили отрывистые, саднящие звуки кашля.

Ниэллин!

Подскочив в кромешной темноте, я нашарила его рядом. Он лежал на боку, обхватив себя руками. Его била крупная дрожь, и он кашлял не переставая.