Лёд (СИ)

Он легко поцеловал мне глаза и, выпустив, вернулся к своему ужасному занятию: отодрал с ребер пластины лакированного дерева, расщепил на тонкие лучинки, настрогал стружку с грифа, сложил все в мешочек для растопки. Останки — маленькие обрезки дерева — убрал в сумку. Потом поднял голову и, силясь улыбнуться, снова пообещал:

— Сделаю новую лучше старой. Давай поедим, да и выходить пора.

Если он держится, мне тем более не годится раскисать! И я, сморгнув слезы, кивнула.

Котелка для готовки у нас не было, поэтому мы натопили воды прямо в кружках и поели строганины. Потом разобрали укрытие — перевернули волокушу днищем вниз, увязали пожитки: медвежью шкуру и одеяла, три сумки, бесполезные здесь мечи, мешок с едой…

Ниэллин молчал и не открывал осанвэ — наверное, не хотел делиться своими печалями. Будто мне и так не видно, что ему плохо! Я было подступила к нему с утешениями, но он ответил, мягко и непроницаемо: «Не тревожься, Тинвэ. Это только лютня. Со мной все в порядке».

Как лезть к нему в душу, если он не желает этого?

Когда мы заканчивали со сборами, с юга донесся отдаленный протяжный грохот и сотрясение. Ох, только бы лед у нас на пути не разломался окончательно!

Мы выждали немного, но грохот не повторялся, и льдины стояли неподвижно. Ободренные этим видимым спокойствием, мы побрели на юг.

Увы, бодрости мне хватило ненадолго — настолько медленно и трудно мы вдвоем пробирались по изломанному льду.

Все время идти вдоль воды было невозможно: на пути то и дело попадались трещины и нагромождения обломков. Чтобы обойти их, мы заворачивали правее, углубляясь в ледовый лабиринт. Но боязно было далеко отойти от разводья, потерять его из виду и пропустить переправу. Миновав очередное препятствие, мы возвращались к воде — для того только, чтобы через сотню-другую шагов снова упереться в крутую гряду или оказаться на краю расселины.

Ниэллину не доставало чутья Тиндала. В путанице преград он подолгу раздумывал, выбирая дорогу, и все равно часто ошибался и заводил нас в тупик. Приходилось возвращаться по своим следам и пробовать другой путь. Ничто так не раздражало и не выматывало, как бесплодные перетаскивания волокуши взад-вперед! От них я устала куда быстрее, чем от обычной ходьбы.

Заметив, что я еле плетусь, Ниэллин предложил разведывать дорогу налегке, чтобы мне лишний раз не надрываться с волокушей. Я согласилась. Но как же страшно и тоскливо оставаться одной! Дрожа, я топталась возле саней под завывания и стоны ветра. И, чем дольше ждала Ниэллина, тем глубже погружалась в уныние.

Что, если он потеряется, не вернется ко мне? У него нет ни одеяла, ни огня, ни еды. Один, он погибнет неминуемо!

Мы и вдвоем не выберемся отсюда. Будем блуждать в непролазном лабиринте, пока не рухнем в трещину или нас не раздавят взбесившиеся льдины. Хуже того! Тиндал и наши друзья тоже рискуют погибнуть, если не бросят нас, а будут упрямо разыскивать в этих буераках…

Угораздило же нас с Ниэллином застрять! Вольно ему было задержаться из-за лекарской сумки! Вольно было мне упасть в воду! Зря он меня вытащил. Лучше бы дал утонуть. Я бы уже отмучилась, а он не расстался бы с друзьями. Тиндал быстро вывел бы всех на прочный лед, а там и народ догнали бы…

Теперь мы все пропадем из-за промедления Ниэллина и моей неловкости!

Я знала, что мысли эти дурные: ничего не исправят, ничем не помогут и лишь убивают во мне остатки надежды. Но избавиться от них не могла.

Не прибавило радости и дотянувшееся до меня осанвэ Тиндала. Брат огорченно сообщал, что лед на редкость плох и они ползут еле-еле. Судя по тому, что я слышала его хуже прежнего, расстояние между нами увеличилось.

Так я и знала! Их усилия тщетны. Льды не позволят нам встретиться, так и будут растаскивать друг от друга!

Ниэллину я ничего не сказала: не хотелось лишать надежды и его. Он и без того сбился с ног, бегая туда-сюда в поисках пути, да еще меня старался подбодрить — возвращаясь, с улыбкой заглядывал мне в лицо, ласково брал за руку, говорил: «Пойдем, Тинвэ. Проход есть. Через пару сотен шагов будет проще». Предсказания его ни разу не сбылись. Но все же от его слов и улыбки мне становилось легче, и я находила силы брести, кое-как подталкивая волокушу.

Вдобавок меня чем дальше, тем злее терзала стужа. Как ни бил Ниэллин мою одежду, весь лед из нее выбить не удалось, и она держала тепло хуже обычного. Во время остановок промозглый холод пробирал до костей, при ходьбе я не успевала как следует согреться — и к вечеру совсем окоченела. Когда Ниэллин решил встать на ночлег и начал разгружать волокушу, я столбом застыла на месте: от холода и уныния мною овладела тупая, оцепенелая лень. Ниэллин пытался растормошить меня, заставить двигаться — без толку: я не хотела и пальцем шевельнуть и на его уговоры лишь вяло огрызалась.

Тогда он, ругаясь сквозь зубы, стащил с себя меховую куртку и натянул ее на меня прямо поверх всей одежды, прихватил поясом. Сам же, полураздетый, вновь принялся возиться с санями.

Тут я опомнилась.