Ледария. Кровь и клятва

— Что ж, вы, должно быть, не успели отдохнуть с дороги, — сказал он так, будто они мило беседовали за завтраком. — Усталость не способствует здравомыслию. Если вам больше нечего сказать, то мы продолжим завтра. Сейчас можете быть свободны.

Ни слова не говоря, Сейтер встал и вышел из комнаты, Бренельд снова обнял отца, а Гронард низко поклонился, и они покинули королевскую спальню. Проходя по бесконечным коридорам, он наконец, расслабился и, хрустя суставами, тяжело потянулся. Вилиам не намерен отправлять войска — и это все, что он хотел знать. Сейчас было бы неплохо раздобыть что-нибудь съестное и выпить капельку вина. День еще не перевалил за середину, но уже казался бесконечно долгим, и, если король думает, что государственные дела плохо перевариваются с дороги, он безусловно прав.

Солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо розовым, снег искрился в косых лучах и хрустел под копытами сорока лошадей. Гедарт любил этот край на северной оконечности королевства — безлюдный, молчаливый — хотя мог и ненавидеть, ведь здесь была могила его матери. И все-таки он радовался чистым просторам, открывшимся за перевалом, и позволял сердцу наслаждаться, несмотря на грусть.

Отец ехал рядом — спокойный, статный, спина всегда прямая, взгляд устремлен вперед. Сам Гедарт уже изрядно устал, но равнялся на него и не подавал виду. Так же ровно держал повод, так же оборачивался на свою охрану, проверяя, как там его люди, и не глазел по сторонам, чтобы не походить на любопытную галку.

— Почти приехали. Видишь?

Гедарту уже давно казалось, будто он видит вдали крошечный угол монастырской стены — прямой среди округлых природных форм — но теперь был уверен.

— Умх.

Отец подвел лошадь ближе. Гедарт и сам знал, что говорит односложно или не говорит вообще, что это невежливо и неучтиво, и уж точно недостойно сына благороднейшего принца Адемара. Но он ничего не мог с собой поделать. Каждый раз, когда они приближались к Гудамскому монастырю, внутри что-то сжималось, как пружина, и нужно было держаться, чтобы она не распрямилась с треском и грохотом. А в этот раз еще была опасность, что придется отложить поездку, как случилось в прошлом году, когда они отъехали от родного Галаса на день или два, а известие об усилении хальтов за рекой заставило все отменить. Это было подло.

Сейчас в поясной сумке отца лежало другое важное послание, и Гедарт представлял, как тянет его теперь мчаться обратно. Беренский герцог жаловался на притеснения Короны, произвол казначея и еще бог знает на что, а Берения — вот она, рядом, полторы недели пути на запад от перевала. Делом этим занимался дядюшка Фронадан, но все понимали — личный визит наследного принца был бы крайне весомым.

Получив известие, отец был столь мрачен, что Гедарт ощущал вину за то, что хочет ехать дальше. Когда он спросил, набычась, ожидая неприятного ответа, готовый спорить и обвинять, куда они теперь поедут, отец ответил:

— В Гудам. И проведем там столько времени, сколько потребуется. — Он был невозмутим, вежлив и добр.

Так ли он чувствовал внутри? Неизвестно. Но Гед был благодарен за эту простоту, за ясность, которая не оставляла на нем вины. Он пытался вести себя так же.

Он никогда бы не признался, но на деле равнялся на отца во всем. Да и кто бы не хотел быть, как он? Люди держатся с ним почтительно и искренне, не изменяя отношения, когда думают, что их не видят. Гедарт это проверял, когда был помладше и любил везде прятаться. И на чужих людей смотрел, и то, что видел, не всегда совпадало с их поведением рядом с господами.

На турнирах по сюжетам Писания отца всегда выбирали защитником божьих врат, и он выдерживал все поединки, хотя нападающих было много, а он один. Коней под ним меняли раз через пять, но сам он твердо и уверенно мчался навстречу “врагу” и вышибал того из седла или ломал копье, что приносило обороняющейся стороне очки. Мало кто мог выбить его самого. Разве что дядя Фронадан, такой же рослый и тяжелый, и граф Гинар, маленький, но владеющий какой-то демонической турнирной магией.

Гедарт впервые за много дней улыбнулся. В этом году ему предстояло выступить на турнире среди взрослых. Он много тренировался и многого ожидал. В переписке с кузеном Ганаханом они планировали, какую сторону принять и каким героем прошлого нарядиться. Ганахану позволили выступить тоже, хотя ему было всего четырнадцать, а не шестнадцать, но после службы на границе с хальтами, куда их вывезли отцы, никто не сомневался в его силах. Поначалу Гед считал, что во всем сноровистей и крепче кузена — возраст как-никак — но Гани тоже оказался не промах, и помимо разъездов в боевом охранении у них завязалось личное соревнование в силе и ловкости. Отцы, на удивление, все это поддерживали, наблюдая за ними, как за лошадьми на скачках.