Леди и война. Пепел моего сердца

   - Извини, - Меррон испытывала огромное желание швырнуть листы в камин. Неужели она и вправду надеялась издать это? Или что люди прочтут ее статью? Задумаются? Хоть кто-нибудь. И глядишь, в следующий раз доктора позовут тогда, когда женщину еще можно спасти. - О революции у меня вряд ли выйдет.

   Пусть пишут другие.

   - Послушай, Марти. Ты мне действительно нравишься. Такие нам нужны! Миру нужны! Очнись, наконец! Скоро так полыхнет, что... рано или поздно тебе придется выбрать, на чьей ты стороне.

   - На стороне тех, кому будет нужна моя помощь.

   Терлак ушел, хлопнув дверью.

   Но "Голос свободы" доставляли регулярно, не то знаком особого внимания, не то в числе прочих жителей. Меррон не выбрасывала. Читала. Всё новости.

   В последний день осени в Краухольде создали Малое народной собрание, признавать полномочия которого градоправитель отказался, однако как-то стеснительно, словно сомневаясь, что имеет на это право.

   Ввели комендантский час.

   И всем жителям мужского пола велено было пройти перерегистрацию в Ратуше. Новые бумаги выдавал Терлак, который не преминул сказать:

   - Видишь, все меняется.

   И выказывая расположение, поставил штамп, разрешающий Мартэйнну отдаляться от Краухольда на тридцать лиг. Для всех прочих расстояние не превышало десяти.

   К зиме были созданы ополчение и народная дружина.

   А по первому снегу в городские ворота вошла Красная сотня.

   Всадников было триста. Их следовало разместить на постой и довольствие. Меррон с опаской ждала, что и в ее пустом доме появятся чужие люди, с присутствием которых она вынуждена будет мириться, однако обошлось.

   Единственным неудобством стало предписание оказывать конникам помощь. Бесплатно.

   С другой стороны, разве это не ее выбор?

   Да и обращались не так уж часто.

   Ближе к середине зимы у Меррон появилось стойкое ощущение, что за ней наблюдают.

   Карточки ввели к концу лета, когда стало ясно, что хлебные склады, невзирая на запрет торговли зерном, рискуют остаться пустыми. Реки живого золота текли по иным, мощенным монетой руслам. Слишком много нашлось тех, кто решил воспользоваться ситуацией, понимая, что каждый медяк, вложенный в зерно, в скором времени обернется баснословными прибылями.

   Цены росли.

   Люди беднели.

   Нищие тянулись к Городу, словно надеялись, что в его каменной утробе найдется место для них. А Город с готовностью принимал все новых и новых гостей. Иные исчезали бесследно, но оставшихся было слишком много - и цены на рабов упали.

   А люди сбивались в стаи, подобные крысиным.

   Воевали за территорию. За крохи еды. За милостыню, которую получалось добыть откупом. Гнали чужаков. Охотились.

   Росло количество грабежей, изнасилований и убийств, зачастую совершенно бессмысленных, а порой и вовсе не имевших под собой повода иного, нежели косой взгляд.

   Крепла ненависть.

   Народное ополчение силилось осадить сброд, устраивая еженедельные рейды, вылавливая всех, кто казался хоть сколько бы подозрительным. И на следующий день, после скорого, но справедливого народного суда, случались казни.

   Собирали всех. Чужая смерть удивительным образом стирала сословные различия. Лорды и леди становились близки народу как никогда. Люди благородного рождения видели, как вешают сброд и считали это справедливым.

   Остальные же мысленно примеряли веревки совсем не на шеи приговоренных.

   Это объединяло общество.

   К концу лета, когда стало ясно, что голод-таки рискует пробраться в Город - даже не это обеспокоило Совет, но явная близость бунта - вышло постановление о ревизии излишков зерна.

   Кормак пытался предотвратить его.

   Но он, прежде грозный, мало что значил в измененном мире. Ему еще позволяли выступать, но... разве голос разума дойдет до тех, кто верит в собственную силу? В руках Совета войска. За каждым мормэром стоят рыцари и наемники, готовые уничтожить любого, на кого укажет хозяин. Хозяева делили власть, опираясь на право силы.

   Им ли бояться выступлений черни?

   Им ли думать о том, куда пойдут люди, лишенные хлеба?

   В то, что ревизионные отряды будут действительно собирать излишки, ни Кормак, ни Кайя не верили. Эхо восстаний катилось к Городу, наполняя опустошенную Хаотом чашу гнева.

   Того самого, народного, о котором так много говорили.

   Восстания подавлялись. Быстро. Жестоко. Кроваво.

   Но зерна в хранилищах не прибавлялось. Уходило прежними путями. Тот, кто вкладывался в войну, желал получить прибыль. По хлебным карточкам урезали нормы. И Совет впервые постановил разделить граждан по группам полезности.

   Тогда же к Кайя явилась делегация гильдийных старейшин.

   Мэтр Ортис, несколько запыхавшийся - подъем на вершину Кривой башни дался ему нелегко. Мэтр Вихро, в темной гриве которого появилась ранняя седина. И мастер Визгард, заменивший мэтра Эртена. В его чертах проглядывает отдаленное семейное сходство, вот только мэтр Эртен лучше умел контролировать эмоции.

   Сколько всего намешано.

   И презрение. И страх. И неудовольствие от того, что мастер Визгард оказался в месте столь неприятном. И понимание, что вести себя следует с почтением, несмотря на ту брезгливую жалость, которую люди испытывают к сумасшедшим.