Леди Клементина Черчилль

– Мистер Хопкинс, удовлетворительное качество, чистота и санитарные условия в этих убежищах – мой особый проект. Уинстон и многие члены правительства слишком перегружены военными делами, как вы сами понимаете. Нацисты буквально у нас над головами и в море у наших берегов. Поэтому, когда я выявляю внутреннюю проблему, я принимаюсь за нее при помощи соответствующей правительственной организации, конечно, чтобы остальные могли сосредоточиться на самой войне.

– Это достойно восхищения, миссис Черчилль. Вы делаете невозможное.

– Нет, мистер Хопкинс. Это наш народ делает невозможное. Это они каждую ночь смотрят в дула нацистских пушек и собираются с мужеством, чтобы смотреть туда на другой же день, часто теряя все и всех. Я просто стала такой женой премьер-министра, которую заслуживают эти отважные люди. По крайней мере, стараюсь быть таковой.

Говоря эти слова, я задумываюсь, правда ли это. Да, я пытаюсь служить нашему достойному народу и делать так, чтобы о людях не забывали. Но я делаю эту работу ради них или ради самоуважения? Или и то, и другое?

Хотя его лицо становится задумчивым, мистер Хопкинс не отвечает на мои слова, но я подозреваю, что мое послание запечатлеется в его сознании, как только он сам увидит людей в убежище. Мы подходим к приземистому бетонному сооружению на широком тротуаре. Это убежище я и прежде инспектировала. Оно вмещает пятьдесят человек, что удивительно при его небольших габаритах.

Я киваю военному, сопровождающему нас, и он открывает нам дверь. Когда мы заходим, я рассказываю мистеру Хопкинсу об улучшениях, которые мы сделали именно в этом укрытии, чтобы сделать его более пригодным для жизни.

– В конце концов, они регулярно проводят здесь от десяти до четырнадцать часов.

– Четырнадцать часов? – мистер Хопкинс поражен. Я говорила шепотом, но он даже не пытается сдерживать голос.

Его голос и свет наших фонариков будит кого-то из женщин и детей. Пока они соскальзывают с трехэтажных коек, я слышу, как они шепчут: «миссис Черчилль».

Молодая женщина, чьи волосы в тусклом свете убежища кажутся чернильно-черными, с двумя цепляющимися за ее ноги маленькими девочками, робко приближается ко мне. Чтобы успокоить ее, я протягиваю руки и сжимаю ее свободную ладонь.

– Спасибо за вашу храбрость и терпение, – говорю я.

– Мэм, миссис Черчилль, то есть, мы тут с мамочками болтали, – она показывает на койки, – и мы так вам благодарны за ваши труды, чтобы наладить эти убежища. Тут вообще жуть была.

Я отвечаю ей дежурными словами, которые я произносила сотни, если не тысячи раз о том, что для меня честь и привилегия служить британскому народу. Но все же когда я гляжу в глаза этой милой женщины – в убежище темно, и я не могу понять, какого они цвета на самом деле – я говорю искренне, и я точно знаю, что служу народу в большей степени из чувства долга перед ними.

Я несколько минут разговариваю с молодыми матерями, изумляясь их упорству в таких условиях. Когда их мужья сражаются на войне – у одной муж моряк, у двух других воюют в Европе – они не нервничают и не боятся, как было бы со мной. Они не страдают от тревоги за детей, отправленных ради безопасности в чужие дома в сельскую местность или за младенцев и малышей, которые все еще висят на них. Они лучшие жены, матери и люди, чем когда-либо была я сама.

Мы возвращаемся к Уинстону и разбомбленной церкви. Хопкинс по-прежнему молчит.

– Полагаю, вы хотите знать, что я собираюсь сказать президенту Рузвельту по возвращении, – говорит он, наконец.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. Мое сердце бешено колотится, живот подводит. От его решения зависит судьба тысяч людей.

– Отчаянно хочу, мистер Хопкинс.

– Пожалуйста, зовите меня Гарри.

– Я отчаянно хочу узнать, что вы собираетесь сказать президенту Рузвельту, Гарри.

– Куда вы, туда и я, – затем тихо добавляет: – До самого конца.

Глава тридцать восьмая

10 марта – 15 апреля 1941 года

Лондон и Бекингемшир, Англия

Даже рекомендации Гарри не заставили президента Рузвельта вступить в войну. Я завожу с Гарри постоянную переписку, и к нам на Даунинг-стрит начинают поступать отчеты о том, что он сказал Рузвельту: Америка должна сделать все, чтобы помочь Британии боеприпасами, вооружением, даже кораблями и самолетами. Рузвельт, похоже, не верил, что некогда антибритански настроенного Хопкинса тронули отвага и решимость Британии и ее лидеров. Америка решила снабжать нас оружием и оказывать необходимую финансовую поддержку – даже вознесла хвалу Уинстону, но продолжала свою изоляционистскую позицию, не желая вступать вместе с нами в битву.