Леди Клементина Черчилль

Как мне вернуться к моему состоянию спокойной решимости? Этот вопрос терзал меня среди бессонной ночи, и обширный сонм моих тревог запускал мне в душу свои щупальца. Я страшно хотела какой-то передышки, вроде целительного отпуска как на «Розауре», но я не могу сейчас покинуть Уинстона. Он полностью полагается на мою поддержку и совет, и наши рутинные дела и ритуалы – утешение для него. Я не буду, не могу позволить себе такой роскоши как передышка, особенно когда женщины нашей страны по-настоящему страдают, как моя бедная сестра Нелли, постоянно ждущая известий о судьбе своих сыновей. Не в то время, когда молодые люди умирают, а мой муж держит в руках их судьбы.

Но в июле Гарри Хопкинс прислал Уинстону сообщение, что Рузвельт сильно хочет встречи. Наконец-то пришла новость, которой мы ждали. Мы обрадовались этому сообщению, видя в нем очередной шаг к союзу с Америкой в этой войне.

Следующие недели были полны суматохи планирования, огромного труда по стыковке наземного, морского и воздушного путешествия под покровом секретности. Никто кроме Уинстона, меня и нескольких главных советников не знал его полного маршрута, поскольку Гитлер ничего так не хотел, как сбить Уинстона в воздухе или на море, когда тот поплывет в Америку, и объявить о своей победе.

Я пообещала себе, что, если я смогу выдержать еще одну неделю, затем еще день, затем еще час до отъезда Уинстона в Америку, я возьму необходимый мне отпуск прежде, чем сломаюсь. Ища поблизости безопасное частное заведение специально для лечения покоем, я прочла о докторе Стэнли Лифе и его уникальной работе в Чампни, оздоровительном центре в Бекингемшире. Доктор Лиф придерживается нетрадиционных, но убедительных взглядов на негативное влияние стресса и повышенной возбудимости на здоровье. Оглядываясь на мою жизнь – на времена, когда мои нервы не выдерживали и, как следствие, приводили как к физическим, так и эмоциональным недугам – я хорошо понимала это, хотя большинство других докторов, с которыми я консультировалась, так не считали. Я забронировала неделю на время отсутствия Уинстона и придерживалась моего плана, хотя Уинстон называл это дурдомом.

Дверь дрожит от удара. Пора? Глянув на дедовские часы, я вижу, что почти одиннадцать тридцать, это раньше назначенного часа. Уинстон жаждет уехать?

– Войдите, – говорю я.

В дверь заглядывает Джок.

– Премьер-министр ждет вас, мэм.

Как же изменились с тех пор мои взаимоотношения с его личным секретарем, думаю я. В прошлом он ощетинился бы, дай ему кто такое незначительное поручение, как оповестить жену премьер-министра.

– Спасибо, Джок. Где он?

– На входе в пристройку, мэм. Готов в путь.

Кивнув, я встаю из кресла, одергиваю мое светло-серое шерстяное саржевого плетения платье и следую за Джоком по коридору. Когда я сворачиваю в гардероб, я вижу Уинстона со спины, громадного человека, внешне устрашающе яростного для многих, но чувствительного Мопса внутри. Он поворачивается ко мне с мягким взглядом, и у меня сжимается сердце. С чего это я так расчувствовалась по поводу отъезда Уинстона, когда мы и прежде часто разлучались? Из-за риска, связанного с этим путешествием? Или из-за вины от того, что я жду, когда он уедет?

– Мне будет не хватать тебя, Котик, – шепчет Уинстон мне на ухо. Он тоже выглядит необычно сентиментальным, возможно, по той же причине.

– А мне тебя, Мопс, – шепчу я в ответ, и даже сейчас, когда мне нужно побыть одной, чтобы прийти в себя, я не лгу ему.

Луч утреннего солнца проникает сквозь маленькую щелку между волнующимися шелковыми шторами цвета зеленоватой морской пены на французской двери, выходящей в мой личный дворик. Изменение освещения в моей комнате пробуждает меня, и я потягиваюсь как кошка, думая, что я могла бы спать вечно. Как же мне легко в Чампни, думаю я.

Я испытываю здесь забавное чувство легкости. Оно опустилось на меня не сразу после того, как пять дней назад я вошла в это милое строение, но постепенно.

Первый раз я ощутила его, когда сменила свой гардероб из шерстяных платьев и костюмов на здешние свободные мягкие хлопковые платья – я словно освободилась, как было, когда мода перестала требовать корсета. Очередной слой последовал, когда персонал разрешил мне спать сколько хочется. Я скользнула в прохладные, глаженые простыни и спала, изгнав сном всю усталость, что терзала меня с начала войны. Последняя стадия наступила во время моих сеансов с доктором Лифом. В это время мы вели исповедальные разговоры о материнской тревожности и беспокойстве за Уинстона. Когда доктор оценил мои эмоции и объяснил их связь с моим физическим состоянием, а этого прежде не делал ни один профессиональный медик, я ощутила почти физически, что с моих плеч и спины сняли тяжесть, и грудь больше не сжимает.