Леди Клементина Черчилль

Возможно, мне следует обратить внимание на мою работу в качестве председателя Фонда помощи России общества Красного Креста. Идея фонда специально для отправки медицинских товаров в Россию пришла мне на ум, когда я получила просьбу от матерей и жен военнослужащих открыть второй фронт, чтобы ослабить давление на Россию. Я знала, что второй фронт пока невозможен, но я чувствовала, что должна показать петицию Уинстону. Когда он подтвердил мои подозрения, небрежно заметив, что единственное, чем мы сможем помочь в ближайшие месяцы, если не годы – это поставки, семя попало на нужную почву. Чтобы продемонстрировать наше стремление помочь России, хотя мы сами были финансово ограничены, я возглавила фонд и стала инициатором этих усилий. Я целюсь на миллион фунтов с надеждой, что вскоре мы сможем послать экипировку для срочных операций, хирургические иглы, лекарства и вату для раненых солдат и мирных граждан в качестве добровольной помощи, даже хотя мы не можем пока послать войск.

Хотя я радостно тащила на себе две этих работы вдобавок к дежурству в качестве пожарного наблюдателя, регулярно стоя на вахте по ночам, это не облегчило моего долга перед Уинстоном и прочими членами нашей семьи, которые в тот год понесли собственные потери. Муж Дианы весной пострадал в автомобильной катастрофе, и ему пришлось демобилизоваться, а Сара и Вик официально расстались, хотя я подозреваю, что эту пустоту Гил заполнил. Мне пришлось вмешаться в злополучную поспешную военную помолвку Мэри, и мы все оплакивали смерть от рака Гуни, моей старой подруги, одной из немногих, кому я могла довериться. Я часто ловлю себя на мысли, что надо бы обсудить ту или иную проблему с Гуни, и вспоминаю, что ее уже нет. Но я не могу позволить себе сдаться печали или скорби, поскольку понимаю: то, что я смогу сделать, может помочь тысячам, оказавшимся в беде.

Стоп, Клемми, говорю я себе. Это то зацикливание, что почти сломало меня. Восстановительный сон, личное пространство – все, что мне нужно, как предписал бы доктор Лиф.

Я извиняюсь и удаляюсь в спальную. Утро вечера мудренее. Стук в дверь раздается как раз тогда, когда я начинаю засыпать. Сонная, я чувствую запах сигары Уинстона раньше, чем ощущаю его руку у себя на плече. Внезапно проснувшись, я резко сажусь.

– Что случилось? – спрашиваю я, сразу начиная думать о детях, затем о нашей любимой Британии. – Мы проиграли войну?

Уинстон садится рядом со мной на кровать.

– Нечто великолепное и ужасное, Котик.

– Кончай говорить загадками. Скажи напрямую.

– Мы с Гилом только что имели телефонный разговор с Рузвельтом. Больше мы не одни в этой войне.

– Тебе удалось, наконец, убедить Рузвельта? – восклицаю я.

– Хотелось бы приписать это моему ораторскому искусству, Котик, но, чтобы загнать американцев в одну с нами лодку, потребовались японцы.

Он слишком возбужден, чтобы говорить ясно, так что я снова браню его:

– Говори прямо, Мопс!

– Японцы атаковали Перл-Харбор[104], американскую морскую базу на Гавайях. Америка намерена объявить войну.

Глава сорок первая

Октябрь – ноябрь 1942 года

Лондон и Бекингемшир, Англия

Я поднимаюсь после глубоко книксена перед королем Георгом VI и королевой Елизаветой и встречаюсь взглядом с миссис Рузвельт. Фотографии несправедливы к ней. На монохромных черно-белых газетных снимках она выглядит безвкусной со своими растрепанными волосами, неприглядными платьями и неправильным прикусом. Но ее пронзительно-голубые глаза, интеллигентные и мудрые, затягивают меня, заставляя забыть обо всем остальном, даже о мешковатом перешитом платье.

Прежде, чем познакомиться с ней официально, я должна пройти через толпу других гостей. Мы обмениваемся милыми пустыми репликами, но я не спускаю с миссис Рузвельт глаз.

Наконец, протокол позволяет мне и миссис Рузвельт немного поговорить.

– Я искала возможности познакомиться с вами, миссис Рузвельт, с тех пор как вы с вашим мужем принимали Уинстона в Белом доме в прошлое Рождество. Я буду вечно у вас в долгу, – то есть, конечно, мы все в долгу перед Америкой за то, что она, наконец, вступила в войну и сражается последние десять месяцев – это куда больше, чем прием Уинстона на Рождество, но я полагаю, что она меня понимает.