Леди Клементина Черчилль

– Вы не первая так говорите.

– Обычно все гоняются за мной, – одернув болотного цвета юбку, чтобы прикрыть ноги, я смотрю на нее снизу вверх. – Пожалуйста, продолжайте. Я передохну минутку и догоню вас.

– Вы уверены? – спрашивает она, но прежде, чем я успеваю ответить, она уже снова поднимается по лестнице.

Элеонора, как она просит ее называть, со своими простыми, привычными манерами и способностью раскрепощать людей, будь они рабочими, жертвами налета, американскими солдатами, репортерами или аристократами, восхищает меня. Мужчины и женщины, королевской крови или простые – она обладает уникальной способностью спокойно и целенаправленно идти по миру, держась со всеми на равных. Интересно, она всегда была такой или, как и я, научилась этому? Судя по тому, как ее принимают, и по достоинству, с которым она себя ведет, я вижу, что она самостоятельная публичная фигура, а не просто фон для своего мужа.

Пока мы едем в Чекерс на ее первый уикенд в Британии, Элеонора восхищается стойкостью нашего народа перед лицом постоянных нападений и обширным перечнем должностей, занимаемых нашими женщинами. Я польщена и говорю ей об этом.

– Это два моих первых проекта с начала войны: создание убежищ, чтобы пережить ночные налеты нацистов, и обеспечение женщин службой на важных местах. Конечно, сейчас у меня есть длинный список других проектов, обычно внутреннего значения, которыми я тоже руковожу и на которые у Уинстона не хватает времени с учетом всепоглощающих международных проблем. Не говоря уже о том, что я доверенное лицо и напарница Уинстона, хотя я уверена, что вы понимаете, каково это, – я многозначительно поднимаю бровь – мне незачем говорить Элеоноре Рузвельт обо всем, что выпадает на долю жены одного из самых влиятельных людей в мире.

Она озадаченно хмурится.

– Должна сказать, что я удивлена, Клементина.

– Чем, Элеонора? – я сказала что-то необычное? Конечно же, эта женщина, которую служащие Белого дома называют порой «мадам президент» из-за ее влиятельности, не может видеть ничего шокирующего в моем желании поставить женщин на ключевые позиции во время войны. Другие женщины – может быть, но не Элеонора. И я не могу представить, чтобы какие-то мои слова могли испугать ее.

– Во время визита в Вашингтон ваш муж говорил нам с большой гордостью, что вы не занимаетесь какой-либо публичной деятельностью. Он хвалил вас за склонность к домоседству и за то, что вы опекаете его, – она говорит это медленно и осторожно, словно интуитивно понимает, что заявление Уинстона может ранить меня теперь, когда она знает меня и понимает лживость замечаний моего мужа.

Но она не из тех, кто лжет.

Я лишаюсь дара речи. То, что Уинстон унизил меня и мои труды, представил всю мою жизнь такой жалкой – этой раны мне не вынести. Я не была против того, чтобы действовать на заднем фоне общественной жизни, – я знаю себе цену и избегаю всеобщего внимания, но публично унизить и в частной беседе сбросить со счетов мои труды – это большая разница. Как мог Уинстон отмести в сторону все мои достижения, словно они были бесполезны? Словно я тратила все свое время лишь на удовлетворение его нужд? Я начала обдумывать его заявление: почему он мог так сказать, и каково мне от этого, когда Элеонора прокашливается, прерывая молчание, повисшее в автомобиле.

– Мне жаль, Клементина, – говорит она. – Я знаю лучше почти всех остальных как тяжело быть замужем за лидером страны, на котором к тому же сейчас лежит тяжкий груз спасения свободного мира. Я понимаю, сколько они требуют от нас, по крайней мере, в определенные времена, и как мы все равно порой исключены или низведены до вторых ролей. В ранние дни нашего брака, когда Франклин только начинал политическую карьеру и наш брак был по общему признанию совсем другим…

Она замолкает, и я вижу, как она взвешивает то, что должна сказать, доверить ли мне то, что все и так знают – что по первому кивку ее мужа к нему набежит целый гарем обожательниц, и что ее брак в первую очередь политический альянс.

Она не решается открыть столь интимные подробности и продолжает в более общем смысле.

– Мы разделяли политические взгляды, особенно на внутреннем фронте, и я ощущала себя его напарницей в работе. Но когда он стал президентом, и его власть распространилась и на международный уровень, моя роль сузилась. Как только его внимание переместилось с благосостояния на оружие, я решила, что буду действовать независимо от него.

Ее путь так похож на мой. Даже не подумав, я добавляю:

– Затыкать дыры там, где они забывают.

Она смотрит мне в глаза.

– Именно так, Клементина. У нас есть собственная священная роль, не так ли? Отдельная от них.