Леди мэр

— Ты еще имеешь юмор, а у меня душа потеряла свое место. Я полагаю, что Лиз там очень и очень некомфортно. Не очень хорошо. У меня имеется такое ощущение…

— Какое совпадение, — угрюмо бурчит Кузьма. — У меня тоже. Ты меня прости, Карловна, но я все-таки дуну за Семеном… Должен же хоть когда-нибудь этот бардак с ним закончиться?

— О! Я понимаю. Ты имеешь свой долг. Это я понимаю, Михайлович, — расстроенно бормочет Элгочка.

Еще бы не расстраиваться…

Как-то она мне призналась, что в свои уже сорок с хвостиком старательно углубляет неизведанные ранее секс-познания и старается хотя бы теоретически освоить курс того, что известно нынче каждой десятикласснице. То есть втихую купила томину иллюстрированной «Камасутры», поменяла в своей квартирке прежний узкий, почти монашески-солдатский топчан на итальянский орехового дерева суперполигон с матрацем величиной с футбольное поле и даже притащила из какого-то бутика шелковые простыни, покрывала и наволочки из черного шелка с алыми абстрактными рисунками, намекающими на очень ночное и многое.

— Немножечко бордельно, Лиз, — как-то смущенно призналась она мне. — Но мне это нравится.

В том, что ей ночная практика с Кузьмой нравится гораздо больше углубленно осваиваемой теории, она не призналась. Это и так было ясно.

Плюнув на все, я выволакиваю Гогину индюшку из духовки, волоку ее на веранду, кромсаю сочные помидорищи, вскрываю глиняные бутылки со всякими цинандалями и устраиваю себе не просто пир, который нынче ни одна грузинская княгиня себе не позволит, но могучую обжираловку…

Часа через два я начинаю разговаривать с Сим-Симом, который, оказывается, сидит за столом на веранде напротив меня в домашней венгерке со шнурами и сосет свою пенковую трубку. Туманский, как всегда на ночь, чисто выбрит, чтобы не колоться, опрыскан классным гавайским парфюмом, который припахивает мускатом и ромом, глаз своих на меня не поднимает и что-то жалко и невнятно пытается бормотать в свое оправдание…

А я, значит, выдаю все, что я о нем думаю…

Но вежливо, почти без матерщины.

Потом я, конечно, рыдаю. Кляня свою судьбу.

А перепуганная Гашка тащит меня за шкирку с веранды в спальню и бормочет:

— Ну, блин… Ты на кого орешь? Слетела с катушек, кандидатша! Такой я тебя еще не видела!

А я и сама такой себя никогда не видела.

И, возможно, больше никогда не увижу…

Потом, спустя какое-то время, Кузьма Михайлыч признался мне, что именно в эти вечера он по-настоящему боялся за Туманского.

Потому как видел, как неумолимо погружается в грязь и неухоженность наша с Семеном квартира на проспекте Мира, в общем-то купленная корпорацией для меня. Потому как жить в их с первой супругой хоромах на Сивцевом Вражке я с самого начала отказалась.

— Я тогда из казино его каждый вечер выковыривал, Лизавета, — признавался начохраны мне. — Таскало его по всей Москве. По саунам с блядюшками… На собачьи бои… Но я всегда старался, чтобы хотя бы спал он дома. Ты только представь себе — каждое утро одно и то же… одно и то же…

А мне и представлять не надо…

Вот оно — их утро!

В захламленной кухне, с горой немытой посуды в раковине, за столом в домашнем халате сидит похмельный Туманский. Чичерюкин рассматривает составленные на буфете роскошные игрушки Гришки, коробочку с покемонами тоже. Туманский наливает газировки из сифона и жадно пьет.

— Трубы горят, Сеня?

— Болею, не видишь? Острое респираторное… Как там на фирме?

— Вспомнил наконец… Катится… И без тебя…

— «Катится, катится, голубой вагон…» Гришка пел. А куда он катится? Как там дальше?

— Не знаю. Ну и срач тут у тебя, Семен. Тетку бы какую позвал… Прибраться…

— Да я тут не люблю бывать. Не ждут-с меня больше тут. Некому-с.

Чичерюкин, конечно, засучивает рукава и начинает мыть посуду. Служивый же, армейская школа, он никакого бардака не переносит. И ничего не стыдится, даже блевотину за Сим-Симом подтирать.

— Может, хватит керосинить, Сеня. Да и накладно. Сколько ты уже на ипподроме просадил? А в казино? Сколько тебе Нинка, светлая ей память, говорила: «Не играй!»

— Да какая это игра? — с презрением фыркает тот. — Вшивость одна, а не казино. Вот в Монте-Карло бы… Или в Куала-Лумпур! А еще лучше в Лас-Вегас… Слушай, а давай-ка я арендую какой-нибудь «боинг» — и туда!

— Может, покуда без «боингов» обойдемся? Куда-нибудь поближе дунем. Проветрю я тебя. А что? Тачка моя внизу. Может, махнем на пару? Вот так вот, прямо сейчас…

— Ты опять за свое?

— Да не к ней, не к ней. К Гришке! Он же игрушек тут понаоставлял… На весь «Детский мир» хватит. Покемоны эти дурацкие. Прихватим и так, знаешь, без шухера… Скромненько… Ты да я… Да мы с тобой… Тут езды-то…

Туманский бледнеет. Он всегда становится белым, когда заводится:

— Эт-та чтобы Туманский Семен к… какой-то… на коленках пополз? Да их таких на дюжину двенадцать! Вон… кубометрами ждут! Шпалерами строятся! Только свистни!

— Что-то ты не больно-то свистишь. Тарелки вымыть некому.