Ледяная трилогия

Николаева встала. Зажала ладонью влагалище. Побежала в ванную. В ванной встала под душ. Пустила воду. Быстро окатилась. Долго мыла влагалище. Выключила воду. Крикнула:

— Петь! Тьфу… Андрюш! А можно я ванну приму?

— Можно… — донеслось из спальни.

Николаева села в холодную ванну. Пустила воду. Взяла с полочки шампунь. Выдавила в струю. Сразу поползла пена. Николаева запела. Вода дошла до подмышек. Николаева выключила воду. Подтянула к себе колени. Заснула.

Ей приснилась Любка Кобзева, которую зарезали в мотеле «Солнечный». Они с ней на кухне той самой квартиры на Сретенке, которую Любка снимала пополам с Козой-Дерезой. Николаева сидит у окна и курит. За окном зима, идет снег. На кухне холодно. Николаева одета по-летнему легко, но в высоких серых валенках. А Любка — босая и в синем халате. Она суетится у плиты и готовит свои любимые манты.

— Все-таки какая я дуреха, — бормочет она, разминая тесто. — Дала себя зарезать! Надо же…

— Больно было? — спрашивает Николаева.

— Да нет, не очень. Просто страшно, когда этот козел на меня попер с ножом. Я прямо вся оцепенела. Надо было в окно прыгать, а я, дура, смотрю на него. Он — раз мне, сначала в живот, я даже не заметила, а потом в шею… и сразу — кровища, кровища… слушай, Аль, куда я перец поставила?

Николаева смотрит на стол. Все предметы видны очень хорошо: две тарелки, две вилки, нож с расколотой ручкой, терка, солонка, скалка, мука в пакете, девять кругляшков из теста. Но перечницы нет.

— Так всегда, когда надо что-то — запропастится, и все… — ищет везде Любка. Наклоняется. Заглядывает под стол.

Николаева видит в распахивающемся вороте ее халата грубо зашитый продольный разрез от шеи до лобка.

— Вон он… — замечает Любка.

Николаева видит перечницу под столом. Наклоняется, берет, передает Любке. И вдруг очень остро ощущает, что в груди Любки НЕ БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ. Любка говорит, бормочет, двигается, но сердце ее неподвижно. Оно стоит, как сломанный будильник. Николаеву охватывает ужасная скорбь. Но не от мертвой Любки, а от этого остановившегося сердца. Ей ужасно жалко, что сердце Любки мертво и НИКОГДА больше не будет биться. Она понимает, что сейчас разрыдается.

— Люб… а ты… лук в фарш кладешь? — с трудом произносит она, приподнимаясь.

— На хер он нужен, когда чеснок есть? — Любка внимательно смотрит на нее мертвыми глазами.

Николаева начинает всхлипывать.

— Чего ты? — спрашивает Любка.

— Ссать хочу, — лепечет непослушными губами Николаева.

— Ссы здесь, — с улыбкой говорит Любка.

Рыдания обваливаются на Николаеву. Она рыдает о ВЕЛИЧАЙШЕЙ ПОТЕРЕ.

— Люб…ка… Люб…ка… — вырывается из ее губ.

Она хватает Любку, прижимает к своей груди. Любка отводит холодные, испачканные мукой и тестом руки:

— Чего ты?