Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— За этот плот снимут. Обязательно снимут, — не то шутя, не то серьезно говорил Петр Федорович. — Как по-вашему: цех без потолков, без рам, без дверей останется на целый год, до новой навигации? Что, мне за это орден дадут?

Девчата засмеялись. Почти все были уже на ногах.

— Ну, а ты что, красавица? — добрался до Фимы Петр Федорович.

— Сейчас встану.

Прихрамывая, Фима первая вышла из шалашки. За ней потянулись остальные девчата.

— С катера новый трос снимите, девушки! — крикнул им вслед Петр Федорович. — Кто у тебя там распорядится? — спросил он лоцмана.

— Ирина знает, — сказал Евсей Маркелыч.

Они остались вдвоем.

— Ошлаговку новым тросом подкрепим, второй лежень вдоль плота протянем — ладно будет. Перегружать плот, чтобы увеличить осадку, сам понимаешь, некогда. Цепей тонны две еще подброшу — больше нет, — сразу становясь серьезным, сказал Петр Федорович. — А в ночь сегодня непременно с якоря снимитесь: дело-то к осени, каждый день дорог.

— Так-то так, Петр Федорович, — не поднимая глаз, ответил Евсей Маркелыч. — Все это верно, а того подумать вы не хотите, что сколько сверху тросов ни клади, а плот тонок, на большой волне, как пленку, его разорвет.

— Ты, Евсей Маркелыч, страхи свои преувеличиваешь.

— Хорошо, пусть так. Не только плот легок оснасткой своей, — продолжал, рассуждая сам с собой, Евсей Маркелыч. — Команда тоже легкая у меня.

— А я знаю: девчата выдержат, — проговорил Петр Федорович. — И ты это знаешь.

— Выдержат! Выдержат, Петр Федорович! — вдруг вскрикнул Евсей Маркелыч, и нотка горечи и обиды прозвенела в его голосе. — Как не выдержать: выдерживали и еще выдержат! Хорошие до единой все девчата у меня. А тоже и пожалеть хочется.

— Пожалеть? — поднял потемневшее лицо Петр Федорович. — Ты думаешь, у меня не сердце, а черепок? Только жалость, Евсей Маркелыч, это самое последнее чувство к человеку. Не жалеть, а ободрять, поддерживать надо человека. Жалостью и сильного человека можно убить.

— Как жалеть.

— А так, одной жалостью, ничем ему не помогая. — Петр Федорович хлопнул себя ладонью по коленке. — Словом, так: лес внизу сейчас пуше, чем хлеб, нужен. Какие рассуждения опять вокруг этого ни разводи, а конец у них будет всегда один: плот доставить обязательно. Там торопятся, строят, перед всей страной обязательство взяли, а мы лесу им не дадим… Как это назовешь, а?

Евсей Маркелыч достал из кармана трубку. Словно силясь расплющить ее пальцами, плотно набил табаком.

— Петр Федорович, дай огонька.

Тот отрицательно качнул головой:

— Не дам. В карман лезть далеко, трудно — вставать надо.

Евсей Маркелыч посмотрел на него недоверчиво:

— Шутишь, Петр Федорович?

— Какие же шутки? — пожал плечами Петр Федорович. — Закурить тебе сильно захотелось, а малости не хватает: огня. У меня есть, а я тебе не даю — трудно мне.

— Это ты не пример, Петр Федорович…

— А ты подумай. Может, и пример. А теперь — на тебе спички. Для тебя, так и быть, встану.

Евсей Маркелыч закурил. Постепенно разгладились у него на лбу морщинки, и весь он посветлел.

— Пароход-то откуда нас потянет, Петр Федорович?

— Отремонтируем — и сразу пойдет. Думаю, догонит вас над порогом Осиновским. А тут придется пока пойти самосплавом. С пароходом Иван Антонович поедет. На усиление вашей команды на пароходе и мужчин человек пять подошлем. Одежду, обувь достанем, продуктов вам подбросим. Иван Антонович все привезет.

— Худо без парохода-то на Енисей выходить: опасно.

— Прежде и вовсе без пароходов в низовья плавали.

— Плавали, да не осенью.

— Другого ничего не придумаешь. Все-таки пойдете, не на месте стоять. Погода хорошая. А «Сплавщик» у порога догонит и тогда уж до конца поведет.

— Это хорошо, помощь будет большая. Доведись в шторм угадаем — надежно убережет.

— То-то же.

Они вышли на плот. Трос был уже снят, и катер ушел за новым грузом. Девчата начинали перевязку ошлаговки. Ковыляя, прошла Фима. Она несла на плече моток проволоки.

— Ты что это? — спросил Евсей Маркелыч.

— Да так… немного ударило, — сказала Фима, и слезы появились у нее на глазах.

— А ну, покажи.

Фима сняла ботинок, стащила чулок. Нога посинела и припухла.

— Что же ты ходишь? — сердито сказал Евсей Маркелыч. — Лежала бы, что ли. И как это тебя угораздило?

— Тебе в медпункт надо съездить, — вмешался Петр Федорович, показаться фельдшеру.

— В медпункт… — ворчливо сказал Евсей Маркелыч. — Там, знаю, на бюллетень посадят. А это все одно, что сразу домой отпускай. Вот тебе и команда моя, — повернулся он к Петру Федоровичу, — с места выбывать начинают.

— Так это и со всяким может случиться, — возразил ему Петр Федорович. Хорошо еще, что не сломала ногу. А ты тоже зря говоришь, Евсей Маркелыч, про своих девушек. Смотри, какая она терпеливая.

— Так мне что делать-то? — спросила Фима, натягивая чулок и морщась от боли.

— В медпункт, в медпункт езжай! — сказал Петр Федорович. — Подойдет катер, и езжай.

— А вдруг мне на берегу велят остаться?

— Велят, так и останешься.

— Нет, тогда останусь я здесь.

— А я говорю: езжай на берег. Без разговоров!

Фима заковыляла к катеру, но, увидев Александра, повернула к нему.