Легенда о Маат

Выдохнув, Габриэль приподнял меня и помог перевернуться обратно на спину. Для древней богини я была слишком слабой, но, оказавшись лицом к лицу с Габриэлем, вдобавок ко всему ещё и беспомощной.

Нависнув надо мной так, что его горячие дыхание обжигало мои губы, он хмуро посмотрел мне прямо в глаза.

– Наверное, незаметно, но я в ярости, – сквозь стиснутые зубы процедил он. – Какого чёрта ты бросилась под нож?

– Это вместо спасибо? – вжавшись в стену, стушевалась я.

– Вместо спасибо я только что не отшлёпал тебя по заднице, – прошипел он, глядя на мои губы.

Ему не стоило знать, что я бы хотела этого. И я уже подумывала о том, что бы ещё такого сотворить, дабы напроситься, когда он стиснул мои щёки и рыкнул:

– Этот нож предназначался мне.

– Ты бы умер…

– Я бы не умер, я грёбаный бог! Но я определённо корчился бы от боли в этой койке вместо тебя.

– Но корчусь я, – с трудом двигая губами и ворочая языком, ответила я. – Скажи спасибо. Это не трудно.

Давление от его пальцев усилилось, и на смену гневу, который он пытался скрыть во взгляде, пришла полыхающая ярость. Опустив голову, Габриэль посмотрел на мои губы. Мой муж посмотрел на мои губы.

Мой.

Тонкое нижнее белье стало неприлично мокрым. Я не могла здраво мыслить. Мы балансировали на такой тонкой грани ненависти и страсти, что закипала кровь.

Опустив колено между моих ног, Габриэль положил руку на мою шею. Долгий, тяжёлый взгляд прошёлся по раскрасневшемуся лицу и часто вздымающейся груди. Боги! Я не могла думать ни о чём, кроме голодного поцелуя, который должен был вот-вот случиться.

Двери в Дуате не открывались вперёд или назад. Каменные плиты двигались вправо и влево. Если бы у двери были петли, она поспешила бы слететь, когда Анубис вломился в комнату и уставился на нас.

– На тебя правило не входить в мою комнату распространяется в первую очередь, – прошипел Габриэль и отстранился с таким непроницаемым выражением лица, будто только что между нами не искрило.

Взъерошенный, закутанный в чёрный шёлковый халат, словно прибежал прямиком из ванной, Анубис впился в меня взглядом и перевёл дыхание, лишь убедившись, что я жива.

– Сколько их было? – спросил он.

– Пятеро, – раздражённо процедил Габриэль.

– Все люди?

– Да.

– Все мертвы?

Губы Габриэля расплылись в зловещей ухмылке, и меня не испугало внутреннее ликование от того, что он разобрался со всеми. Вряд ли это было нежно, и мне стало ещё приятнее.

– Хорошо. – Анубис потёр лицо рукой и посмотрел на меня. – Всё нормально?

– Почти срослась, – с ещё колотящимся от перевозбуждения сердцем прошептала я.

– Они целились в тебя?

– В меня, но Маат решила разыграть сцену из «Спасатели Малибу», – название фильма Габриэль выдохнул мне в лицо, вернувшись, уверена, к своему самому любимому занятию: злобно на меня таращиться.

– «Спасатели» что? – скорее от скуки, чем из праздного интереса спросил Анубис.

– «Малибу», – впившись взглядом в изогнутые в ядовитой усмешке губы Габриэля, пробормотала я.

Густые брови Анубиса съехались к переносице. О чём-то задумавшись, он посмотрел на руки Габриэля, стоящие по обе стороны от моих ног.

Анубис был одним из самых красивых мужчин, каких я когда-либо видела в своей жизни. Вру – он был самым красивым. В Габриэле было нечто, что роднило его с обычными людьми, Анубис же напоминал каменное изваяние. В нём не было нюансов. За исключением очевидных проблем с кровожадностью, но… Чёрт! Ни единого минуса: идеально гладкая кожа без неровностей или волос в ненужных местах, впалые скулы, ровная линия массивного подбородка, словно подчёркнутого линейкой.

Я потрясла головой, пока не дошла до оценки его тела. Анубис был хорошо сложен, а собственные нейроны, ну… очень часто они генерировали всякое без моего письменного на то согласия.

Чёрные глаза Анубиса добрались до моего лица, и я интуитивно подалась ближе к Габриэлю. На этот раз нейроны сработали верно.

Анубис улыбнулся:

– Как я и говорил, Амсет, твой отец не простил тебе предательства.

– Да, ты был прав, – сжав пальцы на моём одеяле, не скрывая неприязни в голосе, прошипел Габриэль.

– Как и всегда.

XVI

Перебирая шелковистые локоны цвета спелой пшеницы, я смотрела на стекающий по свече воск. То, как плавно и лениво он заполнял позолоченный поднос, успокаивало, отвлекало от стремительно разгорающегося, действительно опасного пламени внутри меня.

Порыв сильного ветра затушил свечи у самого окна, и Мираксес вздрогнула. Я испугалась, что она проснётся, и стала гладить её волосы быстрее и настойчивее, слизывая языком остатки слёз на своих щеках. Мир сладко зевнула и, перевернувшись на другой бок, скатилась головой на подушку. Выждав, пока она перестанет ворочаться, я сползла с постели и ещё какое-то время просидела на полу, тихо рыдая в согнутый локоть.

Я не знала, что или кого оплакивала, не понимала, где болело, не знала, как справиться с образовавшейся в груди пустотой, заполняющейся лишь в те моменты, когда рядом был он…