Легенда о Сан-Микеле

Да-да, это прекрасная подзорная труба! Доктор Дженкинс в городе Сент-Луисе из-за этой трубы вынужден был переехать.

А известно ли ему, что меня трижды вызывали по ночам в «Гранд-отель», чтобы промывать ей желудок после приема большой дозы опиума?

Мистер Перкинс ответил, что во времена доктора Липпинкотта она предпочитала веронал, и посоветовал в следующий раз не торопиться и подождать до утра – она всегда тщательно рассчитывает дозы. А есть ли в этом городе река?

Да, мы называем ее Тибр. Месяц назад она бросилась с моста Святого Ангела. За ней прыгнул полицейский и вытащил ее. Мистер Перкинс ответил, что это было излишне: она прекрасно плавает и как-то в Ньюпорте дожидалась в море спасателя более получаса. Он поражен тем, что его жена все еще живет в «Гранд-отеле», – обычно она нигде не задерживается дольше недели.

Я сказал, что ей не осталось ничего другого: она успела перебывать во всех других гостиницах Рима. Управляющий «Гранд-отеля» уже предупредил меня, что должен будет отказать ей от номера: весь день она устраивает скандалы коридорным и горничным, а всю ночь передвигает взад и вперед мебель в гостиной. Может быть, он перестанет снабжать ее деньгами? Только труд ради хлеба насущного еще способен ее спасти.

Она получает в год десять тысяч долларов собственного дохода и еще десять тысяч от первого мужа, который от нее дешево отделался.

А не может ли он поместить ее в сумасшедший дом в Америке?

Он пытался, но из этого ничего не вышло: ее считают недостаточно сумасшедшей. И каких доказательств им еще надо? Но, может быть, в Италии?.. Я выразил опасение, что это невозможно и здесь. Мы посмотрели друг на друга с растущей симпатией. Он сказал, что, согласно статистике доктора Дженкинса, она никогда не бывала влюблена в одного и того же врача больше месяца, в среднем же это длилось две недели. Мой срок скоро истечет – не соглашусь ли я из сострадания к нему потерпеть до весны?

К сожалению, статистика Дженкинса оказалась неверной – миссис Перкинс продолжала мучить меня в течение всего моего пребывания в Риме. Летом она нагрянула на Капри и собиралась утопиться в Голубом Гроте. Она перелезала через ограду Сан-Микеле, и в порыве отчаяния я едва не сбросил ее в пропасть. Наверное, я бы это сделал, если бы ее муж не предупредил меня при расставании, что падение с высоты тысячи футов для нее пустяк.

У меня были все основания этому поверить, так как всего месяца за два до этого полусумасшедшая немецкая девица спрыгнула со знаменитой каменной стены на Пинчио и отделалась переломом лодыжки. После того как она перебрала всех немецких врачей, ее добычей стал я. Ужас положения усугублялся тем, что фрейлейн Фрида обладала невероятной способностью писать стихи: ее ежедневная продукция составляла около десяти страниц лирики, и все это обрушивалось на меня. Я терпел целую зиму, но когда пришла весна (а весной в таких случаях всегда наступает ухудшение), я сказал ее дуре-матери, что, если она не отправится с фрейлейн Фридой восвояси, я сделаю все возможное, чтобы запереть ее дочь в сумасшедший дом.

Накануне того дня, когда они должны были отбыть в Германию с утренним поездом, меня разбудило прибытие на площадь Испании пожарной команды. Второй этаж гостиницы «Европа» рядом с моим домом был охвачен пламенем. Остаток ночи фрейлейн Фрида в ночной рубашке провела у меня в гостиной и в самом радужном настроении с головокружительной быстротой писала стихи. Она добилась своего: им пришлось отложить отъезд из Рима на неделю, пока не кончилось расследование и не были возмещены убытки – пожар возник в их номере. Фрейлейн Фрида намочила полотенце керосином, бросила его в рояль и подожгла.

Как-то раз, выходя из дому, я встретился в дверях с хорошенькой молодой американкой. Вид у нее был цветущий, а нервы, благодарение Богу, в полном порядке. Я сказал, что очень тороплюсь и не сомневаюсь, что ее здоровье не потерпит ни малейшего ущерба, если я приму ее не сегодня, а завтра. Она ответила, что тоже торопится, но она приехала в Рим только для того, чтобы увидеть Папу Римского и доктора Мунте, которому удалось удерживать тетю Салли в границах благопристойности целый год – подвиг, на который не был еще способен ни один врач. Я обещал подарить ей прекрасную литографию «Весны» Боттичелли, если только она увезет свою тетку обратно в Америку. Но она ответила, что ее не соблазнит даже подлинник. А с тетушкой шутки были плохи. Не знаю, сменило ли «Общество Китса» (купившее дом, когда я из него выехал) дверь в той комнате, где умер Китс и умер бы я, но только мой час тогда еще не настал. Если старая дверь на месте, то в левом углу, примерно на высоте моей головы, можно увидеть небольшую дырочку от пули – я заполнил ее гипсом и закрасил.

Еще одной постоянной посетительницей моей приемной была робкая, но вполне благовоспитанная дама, которая однажды с милой улыбкой вонзила длинную шляпную булавку в ногу сидевшего рядом с ней англичанина.