Легенда о Сан-Микеле

Мы вскинули на спину рюкзаки и пошли дальше. По мере того как мы спускались по склону, ландшафт менялся все больше. Сначала мы шли по нескончаемой тундре, заросшей осокой и морошкой, ярко-желтые ягоды которой мы на ходу срывали и ели. Потом одинокие карликовые березки сменились рощицами серебристой березы, осин и ольхи, зарослями ивняка, дикой вишни и смородины. Вскоре мы вошли в дремучий еловый лес, а через два часа уже шагали по глубокому ущелью между отвесными, заросшими мхом утесами. Небо над нами было еще светлым от лучей заходящего солнца, но в ущелье стало уже совсем темно. Ристин тревожно оглядывалась по сторонам: конечно, ей хотелось выбраться из леса до наступления ночи.

Вдруг она остановилась как вкопанная. Я услышал треск веток и увидел шагах в пятидесяти от себя что-то темное и громадное.

– Беги, – прошептала Ристин, побелев, и ее маленькая рука схватилась за топор.

Я охотно побежал бы. Однако ногу свела судорога, и я был не в состоянии сделать ни шагу. Теперь я хорошо его рассмотрел. Он был по колено скрыт зарослями черники, и из его громадной пасти торчал кустик, усыпанный его любимыми ягодами, – мы, несомненно, оторвали его от ужина. Он был на редкость велик и, судя по облезлой шкуре, очень стар. Конечно, это был тот самый медведь, о котором мне рассказывал Тури.

– Беги, – в свою очередь шепнул я Ристин, намереваясь рыцарски прикрыть ее отступление. Впрочем, героизм мой стоил немного, так как я все равно не мог сдвинуться с места. Ристин не побежала. И ради сцены, которая последовала затем, стоило приехать из Парижа в Лапландию. Вы можете не поверить тому, что я расскажу дальше, – мне все равно. Ристин, держа руку на топоре, приблизилась к медведю. Другой рукой она приподняла рубаху и показала медведю свои широкие кожаные штаны – такие носят все лапландские женщины.

Медведь выпустил изо рта веточку черники, несколько раз громко фыркнул и скрылся в еловой чаще.

– Черника ему больше по вкусу, чем я, – сказала Ристин, когда мы пошли дальше как можно быстрее.

Ристин рассказала, что весной, когда мать забрала ее из школы, они здесь в ущелье встретили этого же старого медведя, и он убежал, как только мать показала ему, что она женщина.

Вскоре ущелье осталось позади, и мы зашагали через сумрачный лес по бархатистому ковру серебристо-серого мха, поросшего линнеей и грушанкой. День угасал, но его сменил не мрак, а чудесный полусвет летних северных ночей. Каким образом Ристин находила дорогу в девственной чаще, остается загадкой для моего тупого мозга.

Вдруг мы снова вышли к нашему приятелю-ручью, и я второпях наклонился и коснулся губами его прохладного ночного лика. Ристин объявила, что пора ужинать. С невероятной быстротой она нарубила дров и развела костер между двумя валунами. Мы поели, покурили и, подложив под голову рюкзаки, погрузились в глубокий сон.

Ристин разбудила меня и протянула мне свою красную шапку, полную черники. Не удивительно, что старый медведь так любил эту ягоду – у меня никогда не было завтрака вкуснее. Затем мы тронулись в путь, и опять нам повстречался наш приятель-ручей: весело танцуя по камням и уступам, он журчал, чтобы мы пошли с ним к горному озеру. Так мы и сделали, опасаясь, как бы он не сбился с пути в предрассветной мгле. Иногда мы теряли его из виду, но продолжали слышать его песню. Иногда он поджидал нас у отвесной скалы или у поваленного дерева, но потом быстро несся вперед, нагоняя потерянное время.

Вскоре уже нечего было опасаться, что он заблудится в полутьме: ночь быстрыми колдовскими шагами отступала в глубь леса. Золотой свет горел на вершинах елей.

– Пиави! – сказала Ристин. – Солнце встает.

В тумане у наших ног открыло глаза горное озеро.

Я спустился к воде, с тревогой предчувствуя новое ледяное купание. К счастью, я ошибся. Ристин остановилась около маленькой эки – плоскодонки, укрытой под упавшей елью. Лодочка эта не принадлежала никому, а вернее, принадлежала всем. Лапландцы пользовались ею, когда изредка отправлялись в село, чтобы выменять оленьи шкуры на кофе, сахар и табак – единственную роскошь в их скудной жизни.

Вода в озере была кобальтово-синей, и цвет ее был прекраснее сапфировой синевы Голубого Грота на Капри. Она была такой прозрачной, что, казалось, я вот-вот увижу дыру, пробитую страшным Стало в дне водоема.

На полпути через озеро нам встретились два величавых путешественника, которые плыли рядом, высоко держа над водой свои великолепные рога. К счастью, они приняли меня за лапландца, и мы смогли подплыть к ним так близко, что я хорошо разглядел прекрасные кроткие глаза, без страха устремленные на нас. Глаза лосей, как и северных оленей, обладают странным свойством: они кажутся устремленными прямо на тебя, под каким бы углом ты ни смотрел на них.