Легенда о Сан-Микеле

Мы быстро взобрались на крутой берег и снова пошли по бескрайней болотистой равнине, ориентируясь лишь по солнцу. Попытка объяснить Ристин назначение моего карманного компаса успеха не имела, и я сам перестал смотреть на него, полагаясь на инстинкт проводницы. Но она заметно спешила, и вскоре у меня создалось впечатление, что она не уверена в избранном пути: она быстро шла в одном направлении, останавливалась, втягивая ветер трепещущими ноздрями, а потом бросалась в сторону и все повторялось сначала; порой она наклонялась и нюхала землю, как собака.

– Рог! – сказала она внезапно, указывая на низкую тучу, которая с невероятной скоростью надвигалась на нас. Да, это правда был туман – и какой! Через минуту нас окутала плотная белая пелена, столь же непроницаемая, как туман в ноябрьском Лондоне. Нам пришлось взяться за руки, чтобы не потерять друг друга. Так мы брели вперед часа два по колено в ледяной воде.

Наконец Ристин сказала, что сбилась с дороги и надо подождать, пока туман рассеется. А когда это будет? Она не знает. Может быть, пройдет день и еще ночь, а может быть, через час – все зависит от ветра. Это было одно из самых неприятных приключений в моей жизни. Я хорошо знал, что при нашей жалкой экипировке туман на бескрайних болотах гораздо опаснее, чем встреча с медведем в лесу. Я знал также, что сделать мы ничего не можем и остается только ждать.

Несколько часов мы просидели на рюкзаках, и туман прилипал к нашей коже, как холодная мокрая простыня. Мои страдания достигли предела, когда я, желая закурить трубку, обнаружил, что карман жилета полон воды. Я еще печально смотрел на мокрый коробок со спичками, а Ристин уже высекла огонь и закурила трубку. Цивилизация потерпела еще одно поражение, когда я решил надеть сухие носки и обнаружил, что мой водонепроницаемый рюкзак лучшей лондонской фирмы промок насквозь, в то время как пожитки Ристин в самодельном берестовом лаукосе остались совершенно сухими.

Мы с нетерпением ждали, когда закипит вода для столь желанной чашки кофе, но тут порыв ветра задул мою спиртовку. Ристин быстро метнулась навстречу ветру и, вернувшись, приказала мне скорее надевать рюкзак. Через минуту сильный ветер уже дул нам в лицо и туманная завеса поднялась высоко над головами. Глубоко внизу, в долине у наших ног, точно меч, блестела на солнце большая река. На другом ее берегу темнел сосновый бор, уходя к горизонту.

Ристин подняла руку и указала на струйку дыма, курившуюся над вершинами деревьев.

– Форстуган! – сказала Ристин.

Она сбежала с обрыва и, ни минуты не раздумывая, вошла в реку – вода доставала ей до плеч. Я последовал за ней. Вскоре мы потеряли дно и поплыли, как лоси, по лесному озеру. После получаса ходьбы по лесу на другой стороне реки мы пришли к просеке, несомненно, проложенной человеком. С громким лаем к нам бросилась лапландская собака, обстоятельно нас обнюхала, страшно нам обрадовалась и все время бежала впереди, показывая нам дорогу и дружелюбно помахивая хвостом.

Перед своим красным домом стоял Ларс Андерс из Форстугана, в длинной овечьей шубе и деревянных башмаках – великан двухметрового роста.

– Добрый день! – сказал Ларс Андерс. – Откуда ты идешь? Почему ты не послал лапландскую девчонку вперед за моей лодкой? Положи-ка в очаг полено потолще, Керстин! – крикнул он в дверь жене. – Он переплыл реку с лапландской девчонкой. Им нужно высушить одежду.

Мы с Ристин уселись перед огнем на низкой скамейке.

– Он мокрый, как выдра, – сказала матушка Керстин, которая помогла мне стащить с мокрого тела чулки, панталоны, фуфайку и фланелевую рубашку и развесила их на веревке под потолком.

Ристин уже сняла свою оленью куртку, гетры, кожаные штаны и шерстяную безрукавку – рубашки на ней не было вообще. А потом мы сели рядом на деревянной скамейке перед пылающим огнем, совсем нагие, какими нас и создал Творец. Старики не видели в этом ничего особенного, да так оно, в сущности, и было.

Час спустя я уже осматривал свое новое жилище, облаченный в черный праздничный сюртук дядюшки Ларса из домотканого сукна и его деревянные башмаки. Ристин сидела у печи на кухне, где матушка Керстин пекла хлеб. Иностранец, приходивший накануне с лапландцем из Финляндии, съел весь хлеб, какой был в доме. Сына стариков дома не было – он рубил дрова на другом берегу реки, – и мне предстояло ночевать в его каморке над коровником. Они надеялись, что коровий запах мне не помешает. Нисколько! Он мне даже нравится. Дядя Ларс сказал, что сходит в амбар за овчиной для моей постели – ведь ночи уже холодные.