Легендарные разведчики - 2

Русский держался по-мужски. Не заискивал, а сумел занять свое — и достойное — место в сложной тюремной иерархии. Его уважительно звали только «полковником». Он помогал заключенным. Составлял для них прошения о помиловании. Писал за неграмотных письма родственникам. Одного матерого уголовника, который пытался в начале знакомства вести разговор с ним с помощью кулаков, превратил в ученика: преподавал ему язык Вольтера. Внушал тому: ты — способный. И бандит заговорил на французском.

Когда забрезжило освобождение, многие заключенные подбадривали его: «Полковник, вас обменяют, обязательно обменяют». Это тюремный телеграф донес до него весть о сбитом летчике Пауэрсе.

А он, чтобы дать пищу мозгу, занимался в тюрьме решением сложнейших задач по математической логике. Решал в уме уравнения, постоянно усложняя эти задачи и напрягая ум, совершенствовал и тренировал память.

Один осужденный — врач-дантист из ФРГ, арестованный в США за не слишком крупное преступление, проникся к Абелю симпатией и здорово ему помог. У полковника на пятом году тюрьмы стало совсем худо с зубами: чуть не полное выпадение нижней челюсти. И немец, тоже умелец, изготовил Абелю нечто вроде протеза, который уверенно держался на креплении из проволоки.

Еще эпизод из той же серии о человеческой привязанности. Этот немец отсидел свое и приехал в СССР, в Москву. Так хотел повидаться с полковником. Не разрешили: Фишеру встречу запретили.

Как и встречу с Донованом, который тоже добрался до Москвы. Дочь Фишера рассказывала, что в случае с помогшим ему адвокатом отец изменил себе. На какое-то мгновение его покинула всегдашняя выдержка. Он ругался — до мата не доходило, но чертей поминал.

Ни в коем случае нельзя представлять Фишера аскетом. Вот уж нет. До войны и до увольнения из органов у них дома собирались вечером в субботу немногочисленные, однако довольно шумные компании — в основном сослуживцы. Пели песни. Фишер аккомпанировал на мандолине. Впрочем, он играл и на гитаре. Дочь вспоминает, что иногда компания приходила в нетерпение — Вилли чересчур долго настраивал инструмент. Он любил все доводить до совершенства. Играл на фортепьяно, но не очень.

Пили в основном сухие вина. Бутылки вина за столом считались атрибутом таких застолий. Бывало, что веселье переходило в весьма шумное. После шли провожать гостей. Случалось, что расставаться не хотелось, этим людям было о чем поговорить, и они возвращались обратно. У меня в записях есть один из маршрутов таких прогулок. Теперь на месте прежнего жилья Фишеров — Олимпийский проспект.

Однажды подгулявшую, слегка навеселе компанию остановила милиция. Эвелина вспоминает, что разошлись мирно, поговорив и показав документы. Он умел договариваться, не вступать в конфликты, не доводить до обострения.

В семье был бесспорным главой, неоспоримым лидером. Иногда, уже после приезда из США, давал выход своему раздражению. Абсолютно спокойный и невозмутимый на работе, срывался на дочку, на жену. Бросал едкие остроумные реплики.

В 1955 году в отпуске перед арестом вдруг стал говорить. Хлопотал, чтобы отозвали крепко заболевшего товарища. И обязательно еще одного — запившего. К этому пьянице не питал никаких чувств, кроме презрения. Заболевшего заменили, а пьяницу Хейханена — не успели.

Опять-таки в конце жизни начал о чем-то из своей деятельности рассказывать. Проскальзывали имена начальников, эпизоды работы. Иногда высказывал глухое недовольство тем или иным решением вышестоящих. Мог, кстати, и их деликатно, но поставить на место. Так, однажды, когда к нему приехал генерал на машине и остался ужинать, Фишер быстро сбежал вниз и пригласил за стол шофера. Легкое недовольство начальника его не смутило.

И давайте, закончу совсем иным. Вот идет со станции Челюскинская усталый высокий человек. И как только он сходит с электрички, сразу же из дома, где проживает Абель-Фишер, вихрем вылетает из окошка вылеченный им вороненок Карлуша. Вильям Генрихович подобрал его где-то в поле, со сломанным крылом. Ухитрился вылечить, снова дал возможность летать, вставив вместо крыла искусственную палочку, большой он был умелец, и Карлуша привязался к своему хозяину так, что чувствовал его приближение за километры.

Не леплю ли я некую иконописную картиночку: вот он, человек, отсидевший пять с половиной лет в американской тюрьме, не выдавший ни единого своего товарища, не сказавший за все годы мучений ни слова? Может быть, и иконопись. Но заслуженная.