Легионер. Книга третья

Иного выхода, кроме березы, и вправду бедолаге не видать. Соглашаться на чужой срок страшно, а ведь и трёх месяца до своего освобождения не дожить! Забьют до смерти. Если даже жив останешься, что вряд ли — иван такую обиду не стерпит, нож под ребра непременно сунет на прощанье — с острова проклятого всё одно не уехать! Билет на пароход стоит аж сто тридцать два рублика! Нигде таких денег не найти, не заработать…

И кандидат соглашается. «Поддувала» поскорее уводит его с деляны в тюрьму, к ивану, и за «урок» беспокоиться не велит: выполнят людишки его работу!

Иван встречает бедолагу милостиво, всё сказанное «поддувалой» подтверждает. Велит покормить согласного кандидата в свои «сменщики», а конкретная подготовка к «сменке» начнется утром следующего дня. Несчастный несколько раз во всех подробностях расскажет о своем семействе, о деревне родной, куда ему теперь не вернуться ни за что. Свой человечек в тюремной канцелярии снимет для ивана копию со статейного списка «сменщика» — иван его наизусть знать должен!

Потом за бедолагу каторжные мастера возьмутся — его личность в соответствие со статейным списком ивана приводить. Коли у ивана шрамы есть — «сменщику» такие же сделают и умело «состарят» за несколько недель. Зубов у ивана нету — «сменщику» такие же выбьют или выдернут. «Лишние» родинки или бородавки, кои должны быть упомянуты в статейном списке, срежут…

А накануне своего освобождения, каковое бедолага другому уступил, доведется ему и в ивановском «прикиде» пощеголять денек: в косоворотке расшитой, штанах плисовых с напуском на сапоги-«хромачи», в картузе с лаковым козырьком. Это уж потом, пароход якоря поднять не успеет, а с бедолаги-«сменщика» всё посдирают, конечно. Привычную рванину кинут. Спасибо, если пожалованную «сменившимся» иваном пятерку не отберут…

* * *

После тяжелого разговора с Сонькой Ландсберг с ней более не встречался, поставив это условием своего предварительного согласия на участие в «сменке». С окончательным же согласием он не решил до сих пор даже для самого себя — пока просто выгадывал время, данное ему мадам Блювштейн до открытия нынешней навигации.

Мысль дать Соньке Золотой Ручке возможность скрыться с Сахалина была глубоко противна Ландсбергу. Однако и многие выгоды сей авантюры были очевидны и весомы. Рассуждая об ее ультиматуме, он много раз мысленно клал на одну чашу весов эти выгоды, а на другую — судьбу той несчастной и незнакомой пока женщины, которая вынуждена будет до конца своих дней остаться на каторжном острове в личине мошенницы и авантюристки. Заодно приходилось класть на весы и свою судьбу…

В высказанные благие намерения мадам относительно ее будущей безгрешной жизни рядом с дочерями Ландсберг, разумеется, не верил ни минуты. Хотя и исключить до конца такую возможность, по здравому размышлению, тоже не мог — всякое, знаете ли, в жизни бывает.

То, что преступной по сути натуре Соньки было тесно на каторжном острове, было, напротив, совершенно очевидно. Согласен был Ландсберг и с тем, что «выстроить» новую жизнь с начала, как это уже пробовала мадам Блювштейн, будучи в «прокрустовом ложе» всеобщего внимания и полицейского надзора, тоже невозможно. Чистый паспорт без отметки «из ссыльнокаторжных», на новое имя — что в сонькином случае, с учетом ее поистине европейской известности, был также объективно необходимым.

А что взамен? Что взамен «сменки» Соньки, вернее, теперь уже новоокрещенной в православие Марии Золотой ручки, размышлял Ландсберг долгими вечерами, деликатно выпроводив супругу в спальню и слушая только потрескиванье поленьев в камине.

И взамен вроде тоже немало! Во-первых, Сахалин избавится от преступной и крайне непредсказуемой персоны. Все последние годы пребывания мадам Блювштейн на этом славном острове было крайне неспокойно. Привычка быть запевалой в преступном «хоре» была и остается, по всей вероятности, единственно мыслимым ею способом существования. Не станет Соньки — и ее «хор» распадется!

И это было во-вторых. Мадам сама предложила перед «сменкой» ликвидировать свое окружение — либо «сдав» подельников полиции, либо… Либо расправившись с ними самой, чего уж там кокетничать и недоговаривать самому себе, вздохнул Ландсберг.

А на другой чаше весов — некая женщина, ни в чем не виноватая. И он, Ландсберг, со своей малопочтенной ролью не только пособника в уголовно наказуемом деянии, но и разрушителя судьбы и самой жизни ни в чем не повинной женщины-«сменщицы».

Продолжая свои мысленные выкладки, Ландсберг не мог сбросить со счетов и вероятности разоблачения сей аферы со «сменкой». Мадам Блювштейн, вырвавшись с Сахалина под чужим именем и с чужим паспортом, может потерять осторожность. Либо, со свойственным ею нахальством, сознательно пуститься во все тяжкие и рано или поздно быть схваченной и разоблаченной. К тому же по всему свету разошлись сотни ее портретов, понаделанные предприимчивыми тюремными фотографами. Ее, наконец, могут сознательно либо нечаянно выдать властям ее близкие, друзья и старые подельники, коих по всей России осталось немало…