Лейла, Кайла, Кейла и Келайла [СИ]

Дверка была такой неприметной, что закрывать ее видно не побеспокоились, да и кто полез бы сюда, понимал принц, аккуратно отводя непослушные плети, накрест захлестывающие темное дерево двери. И вот чудо — там, где проводил он рукой с медным колечком, виноград становился послушным, плети мягчали, и листья не резали рук.

Эли надел свой камзол, чтобы не бросать его снаружи. И щурясь, ступил в полумрак, ожидая страшных вещей, что окажутся в таинственном подземелье дворца.

Но внизу, под узкой лесенкой, светили лампы на стенах. Слышался деловитый шум, кто-то распевал песенку, а кто-то пробежал мимо, сверкая белой поварской шапочкой над серебристым кругом подноса.

Эли спускался, оглядываясь. Это что, дворцовая кухня? А как же лабиринты, где, может быть, пропал незадачливый Явор?

Он спрятался в закутке, прислушиваясь к разноголосому шуму из распахнутых дверей. Оттуда шипело, гремело, скворчало. А еще пахло жареным мясом и горячим компотом.

— Тонико! — грянул из кухни сердитый бас и на пороге появился огромный, как белый медведь, старик в поварском колпаке, — где носят феи этого мальчишку? То-ни-ко! Ежели каша остынет, сам пойдешь получать пинков от славного мастера Асура! Его подмастерья и так возятся дни напролет с камнями, а я отдам на обед парням закаменевшую кашу?

Колечко завертелось в потном кулаке Эли, толкая сжатые пальцы. Он быстро огляделся. Скинул с плеч яркий камзол, оставаясь в белой рубашке. Дернул с крючка мятый фартук, подпоясал его, закрывая красные бархатные штаны — уже изрядно вымазанные землей и покрытые седой оленьей шерстью. Хлопнув ладонью по мешку с мукой, что притулился в углу, провел по лицу, пригладил волосы — и не узнать теперь лощеного принца в припорошенном мукой поваренке.

— Живот. Живот у него прихватило, — сказал повару, выскакивая из-за угла и кланяясь низко, чтоб тот не рассматривал его лица, — я возьму. Кашу.

— На столе, как всегда! — рыкнул повар и скрылся в белом пару, прячущем огромную плиту.

У стены на длинном столе стоял только один горшок, зато — огромный. Эли примерился к теплому боку. Но одной рукой не унести, и он быстро надел колечко на палец, снова удивляясь тому, какое оно теплое — совсем живое. И тянет руку, словно командует этим пальцем — этот горшок бери, туда его неси.

Эли прижал к животу тяжелый горшок, да в него, наверное, ведро каши поместилось! И пошел туда, куда вело его медное колечко Явора.

Сначала он приободрился, довольный тем, как схитрил с одеждой. Но коридоры тянулись и тянулись, повороты уводили все дальше, лестницы опускали его все ниже. Каша из почти горячей сделалась теплой, а сам горшок, кажется, потяжелел втрое. Ноги подкашивались, ужасно хотелось поставить горшок и присесть, прислониться к стене, может даже поспать. Но стены были сырыми, ползали по ним многоножки, спускались, качаясь перед лицом, паучки на нитках паутины. А еще — где-то там трудятся подмастерья Асура, голодные, небось.

Принц Эли не знал, что давно переступил запретную черту, куда поваренок Тонико ни разу не заходил. Он просто оставлял горшок на пороге первой лестницы, которая вела в нижние уровни дворца, а один из рабочих приходил забрать еду. Но ведь старая Целеста велела колечку отыскать хозяина, так что, все было правильно. И когда Эли останавливался на перепутье, палец с колечком указывал ему, какой сумрачный коридор выбрать, по какой лестнице спускаться.

Наконец снизу послышался шум. И это был не такой веселый шум доброй работы, каким встретила его кухня. Унылое жужжание, монотонный вой и печальная песня с невнятными словами. Эли поставил горшок на пол и подкрался, заглянул в узкое окошко на тяжелой черной двери. Через частые прутья решетки увидел огромный зал, полный столов, за столами горбились фигуры, а у стены стояли станки — точильные и шлифовальные, визжали и гудели, испуская искры. Колечко завертелось на пальце и Эли сжал руку в кулак, боясь его потерять. Один из мастеров встал, с трудом расправляя плечи. Побрел к двери, сперва посмотрев на большие часы, что висели под потолком. Эли едва успел отскочить, прячась за угол и ругая себя за глупость — чем глазеть, нужно бы придумать слова, с которыми обратиться к ювелиру. Чтобы тот пустил его внутрь.

Но мастер поднял горшок и вернулся внутрь, даже не удивляясь, что тот стоит сам по себе и что идти по лестницам за ним не пришлось. Гудение и жужжание стихало, люди оставляли работу, подходили, рассаживаясь за пыльным столом, подвигали к себе миски. Никто не шутил, не перебрасывался словами с соседом. Медленно ели, устало зачерпывая кашу.

Который же из них Явор? — думал принц, снова точась у двери и осторожно заглядывая через решетку. И как заговорить с ним?

Ему мешал монотонный низкий звук, он один остался, когда все мастера сели обедать. У станка, что притулился в темном углу, по-прежнему трудился какой-то человек, даже головы не поднял. Брал со стола бруски и подносил их к шлифовальному кругу, нажимал на педаль, приводя круг в движение. Станок визжал, разбрасывая искры.