Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

Порывшись в каких-то дальних архивах воспоминаний, мастер пришел к однозначному выводу: сбой случился на уровне тела ментального. Он это уже видел, и не раз. Более того, когда-то он даже пытался описать этот феномен. Надеялся изваять из этого бесформенного аномального монстра устойчивую научную систему на совесть укрепленную со всех сторон – теоретически и экспериментально. Казалось, все тогда было в его руках: новый неизученный вопрос науки, многообещающая методика, плавающие на поверхности выводы и открытия, отличный инструментарий… И Наида – самый прекрасный из его инструментов. Разумеется, без нее все самые смелые изыскания Моффа пошли в итоге прахом. Что из того, что он достиг высших научных званий вкупе со всеобщим признанием? Радость от достижения этих высот оказалась ничтожна, а горечь воспоминаний о единственной непокоренной вершине так и не утихла. Самое главное его исследование так и осталось мерцать далеким недосягаемым эфимиром. Мастер никогда не был фаталистом, но счел, что, видимо, на его линиях жизни попросту не было места для истинного лекарского чуда.

Чуда воскрешения из мертвых.

Он ведь почти успокоился. Почти забыл и о призрачном «чуде», и о головокружительных перспективах (не только, кстати говоря, научных), да и о Наиде тоже. Уйдя с головой в иные научные поиски, в педагогику и главным образом в неустанную лечебную практику, мастер нашел в этой кипучей деятельности целительное забвение. Он покорно растворялся в нем светокруг за светокругом, пока не встроился в какое-то новое течение судьбы – и покорно отдался его воле.

Если бы он, Мофф, довел тогда свои смелые исследования до конца, то, возможно, Елуам уже обнимал бы своих спутников, а они со слезами на глазах благодарили бы мастера за возвращение младшего собрата к жизни. «Если бы… – не удержался от ядовитой ремарки Мофф. – Слишком много «если» требуется, чтобы устроить все так, как нам бы хотелось».

Остается поднять руки и признать: мастер Мофф лично и вся лекарская наука в данном конкретном прецеденте целиком и полностью бессильны.

Однако у линий жизни мастера, по-видимому, имелся свой независимый маршрут. Он все никак не хотел заканчиваться, а еще меньше хотел быть простым. И в его планы уж точно не входило становиться понятым и предсказуемым. Ибо на нем без предупреждения, безо всякого уведомительного письма возникла вдруг Илари.

Дочь Наиды – бывшей студентки мастера Моффа. И по совместительству его единственной любви.

Исцеление ульмэ доказало, что у девочки есть талант и она действительно способна на самые необычные вещи. «Эти руки могут многое! Могут такое, к чему никто из университетских не способен приблизиться даже в самых смелых мечтах!» Мастер, снова отвлекаясь от сути размышлений, скользнул взглядом по тонким кистям Илари. Во взгляде этом читалось скрытое, едва сознаваемое торжество. «Однако благодаря бесталанной папочкиной наследственности, – при одном воспоминании о Ваумаре торжество сменилось дрожью застарелой брезгливости, – возможно, истинное чудо в это «многое» не входит. А Елуаму, угодившему в лапы гурилий, сейчас может помочь только оно. И я как лекарь не смогу игнорировать это средство, если есть хоть мизерный шанс спасти пациента. Так пусть одной спасенной жизнью на моем счету станет больше! Если то самое запретное чудо воскресит юношу, я готов снова переступить черту!»

Паутина окончательно расплела свое витье с рояля памяти, обнажила его пожелтевшие ссохшиеся клавиши, и на них виртуозно заиграла Илари. «Ничто не будет как прежде, – говорила Моффу эта тревожно-манящая музыка. – И рухнет мир под тяжким гнетом… И ты, старый грешник, вместе с ним!»

Мастер, словно принимая удар, еще больше распрямился. С вызовом оглядел участников сцены. Ничего не скажешь, чудная компания: дочь Наиды, торговые пилигримы и мертвец. Моффу осталось только саркастически осклабиться, мысленно обращаясь к кому-то вне своего кабинета: «Рухнет? Вы там серьезно?! Все уже рухнуло!»

Как бы в подтверждение этого раздался требовательный стук в дверь: видимо, экзамен давно закончился, и с тех пор наставническая коллегия теряется в догадках, куда же делся их старый докучливый руководитель. Этот стук напоминал звуки барабанов и фанфар, гармонично влившиеся в музыку Илари. И если вначале музыка была похожа на печальный меланхолический ноктюрн, то теперь превратилась в тревожную набатную увертюру.

Словно вот-вот поднимется занавес – и линии судьбы Моффа сыграют последний акт.

Время шло. Часовик Яллира равнодушно отсчитывал светошаги на цветном стеклянном циферблате. Старый пилигрим лишь задумчиво покачивал седой головой, бессознательно крутя в руке миниатюрную колбу и перебирая пальцами ее цепочку, словно четки. «Только здесь, – молчаливо кивал он на часовик, – и осталось хоть какое-то постоянство… Утешает, что за этим стеклом все идет как прежде. Все подчиняется старым законам: цвета сменяются согласно их спектральной последовательности, и никаким бурям или штормам этого не изменить».