Лекции по искусству. Книга 2

И это я говорю только о голой конструкции, а ведь собор — это книга. И внутри, и снаружи она рассказывает об очень многом. Если проем надо сделать или лошадь какую — все это должно иметь сцепку со всем остальным. Вот и приходилось это все складывать сначала конструктивно, фигуративно на уровне символического концептуализма, как пустое сооружение, и только потом оно начинало чем-то обрастать. Но интересно не только это, но и другое. Настоящий католический Собор представляет собой буквально музыкальный инструмент. Обратите внимание, что происходит со звуком, когда вы стоите внутри него? Он идет сверху. Там совершенно необыкновенный феномен акустики.

Орган помещается на западном портале, внутри, на линии. Там же и хор. Но вы никогда не слышите звука с этой линии, а только сверху, потому что почти каждый камень, из которого сложен собор имеет такие дырочки, как в органе. Собор — это пространство, где вы должны находиться не только внутри этой нематериальности, этого света и цвета, но и обязательно внутри звука. Без этого нахождения внутри звука никакой собор немыслим, потому что он безголосый. Именно так цех каменщиков, имевший очень высокий градус цехового значения, строил эти здания. Одни умирали, на их место приходили другие, но продолжали строить по тому же плану и на том же уровне знаний. Они могли что-то улучшить, но это так же оставалось анонимно. Никакой блат, никакие знакомства не позволяли тебе попасть в эти цеха: или ты способен к этой науке или нет. Поэтому никакой социальной или любой другой связи не было — только сбор мастеров-каменщиков.

Начиная с 11-го века, и на это есть свидетельства, мастер, который мог создать шедевр, становился Создателем. Они очень рано привили этот термин к древу цеха каменщиков и мастера начали носить с собой такую штучку с вышитой на ней буквой «М», потому, как, если ты создал шедевр, ты сотворил некий мир. Создал или смастерил его. Ты — Мастер. Это самое высокое звание, которое мог получить художник. Более высокого звания не существовало. И оно сохранялось довольно-таки долгое время не только за теми, кто был строителями готических соборов.

Я недавно читала книгу Александра Моисеевича Пятигорского «Кто боится вольных каменщиков». В ней он попытался описать обряды принятия в цех каменщиков. Но Пятигорский очень плохо знаком с этой темой, и я хочу сказать, что главный ритуал, который потом, так или иначе стал перерождаться в масонское посвящение с перчатками, завязыванием глаз, с легендой о Хираме, поначалу имело значение высочайшего тайного знания. Ты можешь быть принят в мастера. Не строителем, а мастером-создателем, но только при одном условии — если ты сдашь экзамен на звание Мастера. Если ты экзамен сдать не можешь, тебя никто не тронет, но ты будешь работать каменщиком, подмастерьем или прорабом. А для сдачи того экзамена требовался необыкновенно высокий уровень подготовки и талант. И всякий, идущий на экзамен знал — он сдает экзамен на шедевр. А шедевр — это то, что никто ни до тебя, ни после тебя создать не может. Только лично ты.

И это были работы чисто технического плана. Перед ними ставили огромный алфавит этих символов и смотрели, как экзаменуемый с этим справиться. И, если ты вообще не можешь отточить рукой шар из кости, тебя близко никуда не пустят. Вы представляете, что такое бильярдный шар? Выточить рукой — это низшая ступень. Сделать шар рукой — это не ступень мастера. Только при таком уровне художественной подготовки те люди могли шить такую одежду, делать такие стулья, необыкновенные украшения, строить такие соборы, которым никакой 18-ый век и в подметки не годится. Потому что они были мастерами, т. е. умели все делать и знали мистико-символический или символьно-концептуальный смысл предметов мира: от Вселенной и до того, как вставить жемчужину в колье.

Когда Дюрер был художником эпохи Возрождения, оставаясь при этом абсолютно средневековым человеком, он взял и написал свой автопортрет, который изредка вывешивают в музеях. Чаще копию, также, как и Джоконду. Есть несколько изделий искусства, которым вредно, когда рядом с ними шастает и таращится много народу. Пусть лучше висят в идеальных условиях, если что случится, потом никто другой не напишет. Я не буду сейчас анализировать этот портрет, хотя он один из интереснейших портретов, одна из интересных вещей в области автопортретов. После того, как он себя написал, начался скандал. Все стали говорить: «Это что такое! Как ты смеешь себя так писать? Это ты под кого косишь? Кому подражаешь? Мы счас покажем тебе за твои замашки!»