Лекции по искусству. Книга 2

Волкова: Я считаю, что в марте коты ходят на крышу. И март влияет не только на них, но и на меня. Читать я сегодня буду не очень собранную лекцию, она такая клочковатая и, кроме того, я должна буду сказать несколько слов о режиссере Рустаме Хамдамове, чей фильм вы сегодня будете смотреть. Он мне вчера такую истерику закатил. Орал, что не придет, если я покажу его фильм «В горах мое сердце». Я ему сказала: «Ну и не приходите! А мы все равно покажем».

Студенты: А он не любит этот фильм?

Волкова: Он его терпеть не может! Считает, что снял гадость и мерзость.

В прошлый раз, я немного недоговорила о Софокле. Что я хочу вам сказать… Для начала повторю еще раз, что для античного общества театр был гораздо важнее, чем прочее искусство, потому что театр представлял собой публичное действие, которое, охватывая ситуацию, помогал этому процессу эмоционально и непосредственно общаться с людьми. Античная Греция на своем уникальном примере показала, как драматургия вырастает из театрального пространства, и как театральное пространство вырастает из драматургии. Они выходят друг из друга, помогая другим частям театра: оркестру, сцене, помосту и уборным сочетаться и дополнять их самих до такой степени, что вся эта конструкция находилась в согласии и в соответствии с тем каноном драматургии, что существовала на тот момент времени. Только античная Греция смогла создать ту уникальную модель идеальности.

Мне иногда кажется, что я хочу поехать в Рим только для того, чтобы еще раз потихонечку, перешагнув через веревку заграждения, подойти вплотную к нужному мне шедевру. Даю вам слово, что есть вещи, которые очень сложно перевести на язык слов. На язык слов искусство вообще не переводится. Можно, конечно, постараться, но, чем больше скульптура или картина приближается к представлению о ее максимальном значении, тем меньше вы можете эту форму или идею перевести на язык. Это очень интересная тема.

Возьмите, например, индийское кино. Когда разговор идет о простых вещах, таких как деньги, хлеб, куда пойти, где она или, где он — то есть о теме быта, они просто открывают рот и говорят. Но, как только дело начинает касаться чувств и любви, что происходит на экране? Что они начинают делать?

Студенты: Петь.

Волкова: Ну, конечно же! Они никогда не позволяют говорить себе о разных понятиях на одном и том же языке. Если дело дошло до «Космоса», то начинаются пляски в каком-то несотворенном ритме. И этот ритм — жизнь космическая. Что делает человек, когда подозревает, что другой находится уже не среди нас? Щупает пульс, чтобы понять выпал ли тот, другой, из мирового ритма. Пульс соединяет нас с мировым ритмом. И, если это так, тогда завешиваются зеркала, ибо тень отделилась от него. От него ушло главное — его суть. Варенуха в романе Булгакова не отбрасывал тень. Я повторяю: когда нет пульса — нет мирового ритма и в этом смысле индийское кино единственное, что придерживается этого канона. Нельзя говорить об одних и тех же вещах. Для меня, например, как человеку, живущему в родном языке и способного объяснить многое, не всегда получается разъяснить другим тот процесс, что происходит в той пигмалионовской точке, где оживает Галатея. Именно оживает, а не ожила. И эта точка называется «хиазм». Вот эта промежуточная точка-квант, неуловимая между покоем и движением, которую выразил Поликлет, согнув ногу у скульптуры. Я пошла? Нет, я стою. Как можно выразить словами то состояние, при котором Галатея теплая? Она только что была теплая, и она вот-вот оживет, хотя нет! — она превращается в мрамор, но у нее еще есть пульс. И этого не смог сделать никто. Это не поиск Абсолюта, это и есть абсолют. Они умели создавать абсолютные формы, несмотря на то, что до нас мало, что дошло. Но, все-таки, дошло: и абсолютные формы, и абсолютные идеи, о чем мы еще поговорим. Подобно этому живет и театр. Форма, драматургия — все это продумано и сложено. Здесь нет стихийности или мистериального обряда, который тоже имеет форму, но остается больше импровизацией. Драматургия — вот, что имеет форму, строфу, антистрофу, место для хора, эпизодик! То есть она выстроенная вещь. Она структурно собрана. Самое главное, что, будучи, как бы воспроизводящей до сих пор, она дала старт блуждающим сюжетам, которые постоянно комментируются. И в них тоже есть то высокое чувственное и мыслительное состояние, когда происходяшее находится, с одной стороны, в Абсолюте, то есть в мифе, а, с другой стороны, касается каждого. Когда у Антигоны идет спор с Креонтом о ее братьях, что он говорит? А он говорит:

— Нет! Государственно недопустимо хоронить предателей, которые пошли на вилы!

Она спорит с ним:

— Но они мои братья. Это мои родные. Это люди, которые являются трагедией моей семьи. Я не могу не похоронить их.

Креонт парирует:

— Ты понимаешь, что ты говоришь? А я не могу допустить это, как государственный прецедент.

А она свое талдычит, что не может ни спать, ни есть, потому что моим любимым птицы глаза клюют.