Лекции по искусству. Книга 2

Вы представляете себе, какие слова он говорит? Тут просто все. Вот вся история, какая только есть, какая только существует и существовала с того момента и до сих пор. Мы только с вами можем подставлять имена. Правда? Так вся пьеса. Там есть совершенно удивительные вещи, это реальная попытка только одного человека и его судьбы — Геракла, который должен был принести золотые яблоки из сада, и как он согласился держать небесный свод. Принесли эти яблоки, а подвиг оказался бесполезным и бессмысленным. Вот, как вы считаете, они создавали такие пьески для какой-то очевидной модели предлагаемого поведения и осознания себя в этой роли? Самое интересное, что вся дальнейшая история — это модель не только воспроизводить. Вы сами возьмите и поставьте себя туда, в эту матрицу.

Люди, которые переводили эти тексты, а это очень старые переводчики, которые давно жили, типа Лозинского — настоящие герои. Вот этот том, который у меня в руках, переведен с древнегреческого. Я дорожу именно этой книгой, потому что это переводы Шервинского, из той плеяды переводчиков, которые знали, что они делают. Когда мой учитель умер и в Союзе Писателей отмечали 25-ти летие со дня его смерти, то один человек, а он был переводчиком Петрарки и Данке, встал и сказал: «Да-а, переводил-то с вульгарис-профундис. Выучил специально!». Вот такие раньше были переводчики.

Прометей не уязвим для слов Гермеса, он остается верен себе. И Гермес верен себе. А какой замечательны хор океанид его жалеет. Как они над ним причитают, как они своего папашу Океана зовут, чтобы тот пришел помочь. Это такие душки! Они все время его подбадривают, подкармливают.

Монолог Прометея:

Никто, конечно, коль не хочет хвастать,
А кратко говоря — узнай, что все искусство у людей от Прометея.

И хор ему отвечает:

Нет, помогать смертным, чересчур.
Себя в таком не оставляй несчастье
Но верим, от оков освободясь, ты будешь вновь могуществен, как Зевс.

Прометей:

О нет, еще верховная судьба подобного исхода не решила,
Но удрученный тысячами мук избегну я оков, и все же слабый,
Всегда искусство, чем необходимость.

И хор:

А кто ее кормилом управляет? Тримория, Ермилья, что помнят все
А разве Зевс слабее, чем они. Ему своей не избежать судьбы.

Пророчество гибели Зевса. Хор линию нежности и помощи дает.

Что касается Софокла, то он драматургом был совершенно другого склада. Европейская драматургия есть, как бы от античности, от Эсхила и Софокла. Существует два типа драматургов. Вот Мольер принадлежит к эсхиловскому типу драматургов, он — фигура монументальная, его герои не изменяются, они только проступают наружу. Они появляются перед вами и остаются такими как есть, от начала и до конца. Они проступают и не меняются. Как в анекдоте про мальчика: В одной семье мальчик не говорил 7 лет и вдруг, однажды, он сказал:

— Бифштекс пересолен.

Ему говорят:

— Слушай, ты говорить можешь? А чего молчал?

И мальчик отвечает:

— Потому что все было в порядке (смех).

Вот гениально! Это драматургия Мольера: молчать, пока все в порядке. Пьеса начинается в тот момент, когда бифштекс оказывается пересоленным. И вообще, классическая драматургия всегда начинается именно с того момента, когда пересолят бифштекс. Но есть драматургия и другая. К ней относится Софокл. Это абсолютно другое драматургическое направление. Он создает другой прецедент драматической мысли и обращения к зрителю. Человек появляется один, а уходит со сцены другим, потому что обстоятельства складываются так. И он идет в глубину своего самопознания. Это первый в мире экзистенциализм. Античный. Он существует и в философии, и в драматургии. В искусстве и архитектуре такого нет. Там есть слово. Особенно в архитектуре — она не может говорить «нет», она утвердительна всегда, что бы не утверждал сам архитектор. Были попытки создать архитектуру. Были романтики, которые специально делали руины под луной. Например, Баженов. Но, это эпизоды. Очень интересные, но все-таки архитектура — это классицизм. Она строит пространственный ансамбль. Античная скульптура тоже говорит: «да». Она показывает человека не таким, какой он есть, а таким, какой он должен быть подобно героям и богам. И только драматургия имеет сомнения, и только она глядит в душу двумя глазами, а не одним и создает великий прецедент экзистенциализма. На этом сегодня мы закончим, потому что работали без перерыва и все устали — особенно я. Но то, о чем мы говорили, очень важно, и мы снова поговорим об этом в пятницу. (Аплодисменты).